продолжение:

КНИГА  ПЕРВАЯ:   "СУРОВАЯ  РОДИНА"

ДЕТСТВО

     Холодные снежные дни зимой очень короткие — рано темнело и поздно рассветало. В комнате всегда был полумрак, семилинейная керосиновая лампа освещала стол, за котором делали уроки сестра и брат. Я с печки любила за ними наблюдать и слушать их разговоры. У мамы болела рука и она её баюкала, как младенца. Днём уходила в больницу на перевязку, а я оставалась одна и смотрела в окна. Их было в доме три. Белый снег укрыл всё вокруг, а большой мороз на окнах все стёкла украсил красивыми разнообразными узорами. Я любила тишину и не хотела, чтобы кто-то мешал моему покою. Но однажды я проснулась, а в доме гнетущая тишина, от которой маленькая душа почувствовала тревогу. Ожидание тянулось долго. Домой пришли Тамара и Коля, но на мой вопрос:

— Где мама?

       Не ответили. Сестру больше не спрашивала, а вот от брата не отходила, с упорством ловила его взгляд. Моего молчания и грустного лица Коля не выдержал, быстро сказал, что маму положили в больницу. Надев валенки и чёрное до пят пальто брата, я пошла к маме в больницу. Маленькая девочка пробиралась по тропинкам среди высоких сугробов, падала, снова вставала и упорно шла к цели. Когда подошла к больнице, то не смогла открыть дверь на второй этаж — дверная ручка для меня была очень высоко. Стала ждать. Кто-то открыл мне дверь, а сами вошли рядом в другую на первый этаж. Я замёрзла и с трудом поднялась по крутым ступенькам и открыла другую дверь. Вошла, тихо закрыв за собой дверь. Оказавшись в холодном полутёмном коридоре, осмотрелась и увидела, что свет проникал через окно рядом с лестницей. Двери были с обеих сторон. Прямой коридор поворачивал. Из глубины коридора вышла женщина в белом халате, перешла его и скрылась за дверью почти рядом со мной. В ожидании следила глазами за дверью. Когда дверь немного приоткрылась, услышала шёпот мамы:

— Галька!

      Я спокойно подошла, она вложила мне в руки три ломтика белого хлеба и тихо сказала:

— Иди домой, я скоро вернусь.

       И закрыла дверь. Но я успела заметить её бледное лицо, а больную руку прикрывал халат. Дорога назад оказалась длинной и трудной. Придя домой, положила хлеб на стол. Больше я на улицу не выходила. Моё любимое место, где никому не мешала, была печь. Если оставалась одна в комнате, то с тоской смотрела в окна. К вещам брата и сестры не прикасалась. Мама мне строго запретила, чтобы без разрешения ничего не брала в руки. Если сестра и брат были дома, я с печки молча наблюдала и больше слушала. Слёз моих никто не видел, капризов тоже. У всех были свои дела, заботы, а я для них была лишняя помеха. Росла, как дикий зверёк, не зная ласки.

      Мама вернулась домой, но в семье ничего не изменилось. Видела, как она забинтованный палец поливала в ванночке, которую дали в больнице, жёлтой водой из бутылочки. Потом уходила в больницу на перевязку, оставляя меня одну. Так проходили дни, недели, месяцы. Когда солнце стало светить ярче, оно согревало меня. Часами сидела у окна и смотрела на улицу.

      Тёплые весенние дни 1955 года были на исходе. Земля, насыщенная влагой, местами высыхала. Я пришла к тётке своей, чтобы в последний раз посмотреть на дядьку Афанасия. Он лежал на широкой лавке у окна, уснувший на веки. Всё лицо заросло волосами, а чёрная борода лежала на груди, как лопата. На нём был серый пиджак в узкую жёлтую полоску. Руки сложены на животе. Я смотрела на него, и думала, что видела его живого ещё недавно, когда заходила к ним одна после долгой зимы. Тогда тётки не было, а дядька лежал на кровати, и на скрип двери повернул голову. Увидев меня, потянулся к кружке с водой, но она была пустая. Мои босые ноги привыкли к холоду. Я тихо прошла вглубь избы, зачерпнула ковшиком в ведре воды и скорее налила в кружку, которая стояла на табуретке. Он нагнулся, немного отпив чистой воды, устало опрокинулся на подушку. Из-за густых бровей глаз не было видно, но если он смеялся, то борода у него шевелилась. Но на этот раз его замучил кашель. Он длился долго и мучительно, тело слабело очень быстро. Мне было его жаль, но не знала как ему помочь. Посмотрела на больного долгим взглядом и тихо ушла домой. За два года тяжёлой болезни много услышал от Матрёны упрёков, не давая ему покоя ни днём, ни ночью. Тётка и в этот день не могла молчать, а ворчала даже на мёртвого. Семейная жизнь не была хорошей, а наоборот — горькой. Афанасий жил в Койнасе ссыльным, работал где придётся. С Матрёной познакомился в 1938 году в детдоме. Он там работал конюхом, а она поваром.

       Советников Афанасий Иванович из Ульяновской области, Алакаевского района села Алакаевка был сослан в 1930 году на север по реке Мезени. У него там осталась семья, родные. Людей привозили поэтапно, бросали среди снега в тайге. Из первой партии выжили трое. Голодные, обмороженные с трудом добрались до следующей деревни, где добрые люди выходили, обогрели, дали кров и пищу. Многие замерзали в лесу, не знавшие голода и холода. На это место привозили новых ссыльных. Так между сёлами Ленским и Вожгорой появилось новое поселение, построенное на голом месте и костях многих ссыльных. В настоящее время называют Зубово. Афанасий жил легко, женщин у него было много, но ни одна из них не захотела ухаживать за больным человеком. Упрёки жены слушал молча, зная, что очень виноват перед ней.

     Мне надоело ворчание тётки и я тихо вышла на улицу. В голове шумело от горьких слов её. Она сотню раз попрекнёт куском хлеба и я боялась ходить к ней с матерью, даже изредка.

       В июле в наш дом пришла чужая бабушка, в руках держала небольшую котомку (узелок). Я с интересом наблюдала за встречей и дальнейшим разговором, стараясь не пропустить ни одного слова. Мама встретила её приветливо, сразу поставила греть самовар. Северяне всегда встречают гостей ни о чём не расспрашивая, пока не выпьют за столом по чашке чая. Худощавая пожилая женщина, отдохнув немного, стала рассказывать о своей судьбе. Горькие слёзы бежали по впалым щекам. Она нянчила детей у сестры, а потом у племянницы, которая замужем за троюродным племянником моей мамы. Когда дети выросли, она тётку отправила в белый свет, чтобы не мешала в доме. Сестры нет в живых, а идти ей больше не к кому.

— О тебе я слышала много добрых слов. Меня зовут Прасковья и я пешком босая прошла из Устькимы пятнадцать километров. Ирина, разреши мне пожить у тебя немного..

        В голосе её была такая тоска... Мама ответила с душевной теплотой:

— Оставайся Прасковья, будете с Галей дома, а места в избе всем хватит.

— Доброе сердце у тебя, Иринушка. Вы с сестрой такие разные. Матрёна не каждого в свою избушку пустит.

        Бабушка показала свои пожитки маме, указав на вещи, которые наденут в последний путь. Новые резиновые сапоги сияли блеском. Прасковья сказала:

— Пусть их Тамара носит.

Но мама была против:

— Пусть ещё полежат.

         Мы с Прасковьей подружились. Она для меня стала ближе всех. Пошила мне тряпичную куклу, с которой я играла, нянчила её, пеленала, укладывала спать. Бабушка научила беречь вещи, игрушки, не обижать кошку и котят. Научила держать в руках иголку с ниткой, как с ними обращаться. Она заботилась обо мне больше, чем мать, у которой никогда не было свободного времени. Прасковья не сидела без работы. Расчесала овечью шерсть, напряла ниток на веретено, связала всем тёплые носки, а маме полу чулки. Скоро моему счастью пришёл конец. Пришло письмо из Засулья, где бабушку звали в няньки. Мама была против, но Прасковья уговорила её отпустить.

— На один рот меньше в семье будет. Отправь меня в село на попутной подводе.

        Я вновь осталась наедине с куклой, а мама лишилась советчика. Мама работала конюхом. Конюшня стояла недалеко от нашего дома. Тамара с Колей пошли в школу. На дворе были заморозки, я сидела на печи со своей куклой, которая была дороже всего на свете. Очень скучала по бабушке, спрашивала маму, но ответа не было. На улице шли дожди, а потом падал снег. Это продолжалось недолго. Подул сильный холодный ветер и за одну ночь всё кругом побелело. Снежный покров с каждым разом поднимался, укрывая собой землю, крыши на домах, деревья. Часто сидели без света. Не было денег купить керосина. Тамара с Колей делали уроки до темноты, чай пили иногда при луне, но все стойко держались. Зима была холодной и снежной. Я часто спрашивала маму о поездке в Засулье, но она в ответ качала головой. Прошли новогодние праздники, морозы усилились, я перестала спрашивать о поездке. Но на маму смотрела с укором, в моих глазах была тоска-печаль. Она завладела моим сердцем, усиливаясь с каждым днём. В душе росла тревога.

       В феврале мама не выдержала, запрягла лошадь в сани, положила побольше сена, взяла меня с собой, укрыв потеплее. И мы поехали в Засулье за десять километров. В этом селе жили мамина тётка Аксинья с дочерью Любой и двоюродная сестра Фёкла, которая моталась по тайге на оленях, живя по чумам. По хорошей дороге быстро приехали в село. Аксинья была рада гостям, сразу согрела самовар, угощая племянницу и внучку горячим чаем с белым хлебом. Тут вбегает девчонка-хохотушка в комнату, две чёрные косички с лентами были ниже плеч, глаза чёрные, раскосые. Так я увидела Любу в первый раз, которой было 13 лет. Меня она просто не замечала. Аксинья рассказала, что Фёкла в эту зиму живёт дома. Прасковья нянчится у одинокой женщины с трёхлетним сыном. Сама женщина работает на сепараторном пункте. Пожелала удачи на обратном пути. Подъехав к дому, увидели упряжки оленей, они сбились в кучу, только нарты их окружали. Мама поставила лошадь в стороне, меня взяла за руку и стали подниматься по взвозу на поветь. На повети никого не было. Мама открыла дверь в избу, но не сразу увидели людей из-за дыма. Она поздоровалась со всеми, отгоняя от себя дым и сказала:

— Накурили, хоть топор вешай!

        Оленеводы, уважая маму, надели малицы и вышли на поветь. Я пряталась за маминой юбкой и всё видела, так как дым был сверху. Фёкла радостно рассмеялась, увидев меня:

— А ну, сестра, покажи свою красавицу. Да садись за стол, без угощения я вас не отпущу.

       Я разглядывала женщину, не похожую на других: красный платок повязан вокруг лба, серые волосы свисали до плеч, сморщенное лицо улыбалось, показывая жёлтые зубы. Она положила трубку на стол, а меня взяла за руку, чтобы получше рассмотреть и серьёзно сказала:

— Смелая у тебя дочь будет, Ирина, даже не испугалась. Береги своё чадо, плохих людей много на свете.

      Поговорив между собой немного, мама собралась уходить, беря меня за руку. Фёкла пожелала удачи, проводила нас до саней. Больше я её не видела.

       Около дома, где жила Прасковья, мама привязала лошадь, положила сена и пошла в дом, держа меня за руку. Открыла дверь. В большой комнате было прохладно. Бабушка Прасковья стояла около печки-стояка спиной в летнем сарафане, в кофте и резиновых калошах на босу ногу. Увидев её, мама остолбенела. Очнулась от кашля, который душил бабушку. Она быстро сняла валенки, стянула с ног тёплые чулки и надела на Прасковью, на плечи накинула свою жакетку. Немного отдышавшись, бабушка стала рассказывать про своё житьё, горькое и нерадостное. Прося маму забрать её с собой. Мальчик бегал по комнате в валенках и тёплой курточке. Мы дождались хозяйку, так как ей уже сообщили о нашем приезде. Мама высказала ей в лицо всё: о бездушии и жадности, что сожалеет теперь, если бы знала, то раньше приехала. Домой приехали в сумерках с больной бабушкой. Мама заботилась о ней. Я всегда была рядом. Она очень похудела, лицо пожелтело. Но для меня бабушка найдёт ласковое слово, погладит рукой по голове, даст кусок хлеба. Она находила время, заботливо оберегая всю нашу семью, особенно меня. Через два месяца бабушка Прасковья немного повеселела, стала шутить. Весеннее солнце согревало землю, снег таял быстро. Скоро начнётся половодье. Бабушка умерла ночью в начале мая. Это потрясло меня больше всех. Плакать я не могла, словно внутри была пустота. Она лежала на скамейке около стены, одетая по-праздничному: платок на голове в цветочки, синяя кофта и сарафан из сатина синий в белые небольшие цветы, а на ногах блестящие резиновые сапоги. Мама причитала над ней:

— Будут твои ноженьки всегда в тепле.

        Больше я ничего не помню, только мама успела поднять меня на руки. Одну не оставляли в доме, мама брала меня с собой на конюшню. Переживала, что дочь не плачет, ничего не просит, молчаливо смотрит на всех из-под лобья. Но я замкнулась, как улитка в свою раковину и стала понимать больше. Эту тайну держала в себе. Обида на мать, что не поехала за бабушкой раньше, терзала мою душу. Теперь я никому не доверяла, жила в своём мирке, в котором нет места «чужим».

         Семья Василия Фёдоровича Кузьмина жила в конце села от реки центральной части в небольшом домике. За огородами урчал ручей, вода в нём незамерзала даже в сильные морозы. На берегу ручья стояли баньки, которые топились по-чёрному. Воду грели раскалёнными камнями. Вместе с женой Прасковьей растили сына и двух дочерей. Это было их богатство. Терпели голод и не падали духом. Редко, по большим праздникам, ходила она с дочерьми в гости к сестре Татьяне, которая жила через дом на одной улице. Эта семья жила в достатке. В большом доме было четыре комнаты, росли две дочери и сын. Татьяна, увидев в окна сестру и племянниц, говорила своим дочерям:

— Скорее прячьте хлеб, голытьба идёт.

        Сколько она не хитрила, но до Прасковьи дошли её слова. Они перестали общаться. Выросли дети Прасковьи и Василия. Адреан зимой работал в лесу на заготовке древесины, весной и осенью гонял лесные плоты по реке Мезени. Он редко бывал дома, родители передавали сыну еду с попутчиками, но не каждый отвозил, своя семья дороже на свете. Адреан погиб на плотах в голодный 1933 год. Родители и сёстры не были на его могиле.

        Ирину выдали замуж осенью 1934 года и она перешла жить в дом мужа на соседнюю улицу. У Фёдора был большой дом с поветью, где в избе жили молодые, так как перед дома составляли — три комнаты и коридор — стены и крыша. Родители его умерли в «испанку» в 1920 году.

         Сауков Максим Андреевич и его жена Лешукова Мария Андреевна после себя оставили пятерых детей: Тася, Настя, Иван, Фёдор — 9 лет, Нина — 1,5 года. Смертоносная коса косила малых и взрослых. У Максима Андреевича было ещё три брата. Из четырёх братьев осталось два. Павел был вдовцом с двумя детьми. Нину взяли на воспитание Лешуков Никита Андреевич, брат матери, с женой Василисой, так как своих детей не было. Прошли годы, дети выросли и разъехались кто-куда.

       Василий Фёдорович и Прасковья весной, получив разрешение зятя, перешли жить от старшей дочери к младшей. Осенью Ирина родила дочь. Назвали Диной. Бабушка не отходила от внучки. Печь вытопить, хозяйство доглядеть — времени на всё хватало. День становился короче, а ночь длиннее. Вначале весны 1937 года Матрёна родила сына, назвали Анатолием. Немного посидев с малышом дома, стала приносить его к бабушке, а сама пошла работать. Не на кого надеяться ей, только на себя. Малыш рос. Вот и пришли тёплые деньки. Забот стало больше. Огороды засеяли ячменём и рожью, посадили картофель, заготовили дрова на зиму в лесу, сена для скота. Лето быстро кончилось. Сжали зерновые, повязали в снопы, перевезли и повесили на прясла. Выкопали картофель, перевезли домой, высушили его, спустили в подвал. Матрёна очень уставала за день, а ночью плакал сын, отдыхать мало приходилось. Вновь наступили холодные дни. Бабушка с внуками совсем измучилась. Дине исполнилось два года, а Толику было 8 месяцев. Мальчик стал чахнуть на глазах, что только ему не делали. В смерти сына Матрёна обвинила свою мать, делая упрёк, что дочь Ирины сберегла, а моего нет. Обиду свою не простила матери, даже мёртвой.

       Фёдор Максимович в конце года ушёл в Армию, оставив жену в положении. Дочь Тамару никогда не видел. Потом началась война с финами. После окончания финской кампании мужики вернулись домой, а Фёдор — нет. Он встретил женщину с семилетним сыном и остался у неё жить.

       Ирина весной родила вторую дочь, назвали Тамарой. Родители помогали ей во всём: в хозяйстве, с детьми. Они знали, что молодой двадцатишестилетней женщине будет очень трудно одной в этой жизни. Время лечит раны, а работа отнимает силы. Ирина всю себя отдала работе, получая взамен трудодни, на которые в конце года получала мизерную плату. Она знала, что в доме порядок, дети в безопасности.

       Наступил 1941 год, летом началась Великая Отечественная война. Мужское население от 18 до 50 лет получили повестки из военкомата. Редкий дом в селе хранил тишину, но везде раздавался женский голос, который разрывал душу другим. Ирина молчала вместе с сестрой, их боль притупилась к этому времени. На женские плечи легла вся работа в колхозе, люди не знали отдыха, спешили убрать готовый урожай до заморозков. В зимнее время сушили снопы в овине, а потом обмолачивали в гумне. Работали днём и ночью, не зная, что будет завтра. В какой дом придёт «горе».

        В конце зимы 1943 года умер от голода Василий Фёдорович. Он себе во всём отказывал ради внучек, желая им добра и счастья. Без отца-советчика Ирине стало тяжелее жить. Полуголодные, полу босые, полураздетые женщины пережили долгую и страшную войну. Много вдов появилось в селе.

       В зимние праздники 1945 года приходила в гости племянница Ольга к Прасковье. Вначале несмело, а потом всё чаще и чаще. Всегда жаловалась на тесноту в доме мужа и проливала горькие слёзы. После смерти матери в 1930-32 годах, отец Ольги — Василий Вторых — жил разгульной, бесшабашной жизнью. Похоронив жену Татьяну и дочь, больше не женился. Дочерей поскорее выдал замуж, старший сын ушёл в Армию и домой не вернулся. Младший Фёдор был его наследником. Старшая дочь Ольга вышла замуж за Попова Кирилла и жила в своём селе. Другая дочь уехала из родного села и жила в Родоме. Родители Кирилла имели маленький домик в две комнаты. В большой жили сами с меньшим сыном Степаном, а в другой теснилась семья старшего сына. Две семьи не имели покоя. До войны росли две дочери, а потом вернулся из госпиталя без ноги на костылях Кирилл осенью 1944 года. В комнатушке не было свободного места. Хитрости и жадности у Ольги было с избытком, а тётка Прасковья и её дочь — мягкосердечные, так как они теперь не имели защитника. Пришла весна, люди голодали, скоту давали солому. И Ольга, как коршун, накинулась на добычу, добив окончательно тёткино сердце. Прасковья пожалела племянницу и отдала ей две комнаты в доме за каравай хлеба, получив обещание, что будут с мужем помогать Ирине. Так решила Прасковья помочь дочери, не зная о последствиях. Ольга с Кириллом быстро сделали отделочные работы в комнатах, а также и коридора и перешли жить в дом. Осенью Ольга родила сына Василия, ей во всём помогали дочери — Вера и Надя.

       Осенью 1946 года Ирина родила сына Николая, дочери были её помощницами в летнее время, а бабушка нянчила внука. Зима выдалась холодной и девки сидели на печи, так как обуви и одежды на всех не хватало. На семьдесят девятом году жизни в марте умирает Прасковья, оставляя дочь одну в горе и заботах. Но дети не давали покоя матери, особенно сын Николай. Их всех надо накормить и как-то одеть. Заботы в доме легли на плечи старшей дочери, которая была сама ещё слабым ребёнком. Ирина работала конюхом уже много лет и конюшня находилась недалеко от дома. Она всегда видела дочь на взвозе, если та звала её домой. В хозяйстве держала козу Машку и овец. Козы менялись, а имя оставалось. Для них сена заготовить легче, чем на корову.

      Кирилл с Ольгой построили тёплый хлев рядом с поветью недалеко от своих окон. Завели хозяйство: корову, овец, половину огорода забрали в своё пользование. В семье были деньги — пенсия и заработная плата, так как Кирилл работал в ОРС (отдел рабочего снабжения). Ходил с палкой на протезе. Если домой приходил в нетрезвом виде, то всех выгонял вон, его буйство иногда не знало предела. Тогда он кричал на всю улицу:

— Ирка! Мои дочери будут врачами и учителями, а твои будут коровам хвосты крутить!

       В июне 1950 года Ольга родила дочь, назвали Любой.

       В июле Ирина родила девочку. Когда пришла домой из больницы, в избе сидела сестра Матрёна, угощая племянниц и племянника гостинцами. Ворчала на них шутливо. Девчонки, оставив брата с матерью, убежали на улицу. Они не ругали младшую сестрёнку, так как знали, что она своим появлением на свет в своё время спасла всю семью от голода. Потом пришёл мой отец. У него была своя семья: дочь и сын. Он работал мельником. Взял меня на руки и сказал Ирине:

— Назови её Галей. Я — Николаевич и она пусть будет Николаевной, чтобы на неё никто пальцем не показывал.

      Так на свет появилась я. Эту историю я узнала от тёти Моти в 1989 году. Матрёна стала чаще приходить к сестре в гости, одиночество её тяготило, да и дети притягивали по своему к себе. В праздничные дни часто вспоминала молодые годы. Колхоз она ненавидела, говорила:

— При царе — при Николашке ели белы коровашки, а пришёл к нам исполком — всю солому истолкём!

        Коровашки — это белый хлеб. Старшую племянницу она больше любила, так как Дина заканчивала семилетку и тётка ей твердила всё время:

— Уезжай скорее из села в город учиться, а то сгниёшь, как мать, в проклятом колхозе.

      Она заранее ей пошила два штапельных платья и жакетку. Окончив школу, Дина пошла в колхоз за справкой, но получила отказ. Тогда она спросила в лицо председателя:

— А ваша дочь, моя одноклассница, почему едет?

      Так Дина получила справку. Летом 1952 года тётка приодела племянницу кое-как, дала немного денег. И отправилась Дина в дорогу вместе с одноклассниками, где пешком, а где на лодке до самого Архангельска. Там поступила в медицинское училище. В Койнасе жила её тётка Нина с мужем Евгением. Работали в леспромхозе. Жили на участке за рекой в 15 километрах. Их дети: Светлана, Николай, Анна (1948), Мария с 1950 года находились на попечении дедушки Никиты и бабушки Василисы. Дом их стоял на высоком берегу ручья — большая поветь с избой и ввоз, по которому ходили. Вот Нина написала своей старшей сестре Тасе, что их племянница Дина учится в медицинском училище в Архангельске. Таисия жила с мужем до войны в городе Мезени. Он с войны вернулся без ноги. А к 1950 году они переехали жить в Архангельск, там получили вартиру. Дина училась, а в выходные и праздничные дни подрабатывала: в столовой мыла посуду, в детском саду подменяла нянечек. Писала изредка тётке, получала от неё ответ. А тут позвали её в гости к родной тётке по отцу. Она с тревогой в сердце пришла на встречу, где её познакомили с отцом, которого она не помнила:

— В новой семье у меня своих пятеро детей и пасынок. Когда пасынок вырос, то выгнал меня из дома. Живу теперь в лесной избушке. Очень хотел бы вернуться в Койнас к Ирине.

     Дина ушла возмущённой от непрошеных родных. Написала письмо тётке: «если мать примет Фёдора, то потеряет дочь». А тут бывшая золовка Ирине при встрече сказала:

— Брат прощает тебе двух детей и хочет приехать в свой дом.

Но Ирина прямо ответила всем:

— Дочь мне дороже всего, а он пусть живёт там, где хотел.

На дворе был холодный 1953 год.

                                                                                                                            ...продолжение следует...