продолжение:
ДЕТСТВО (продолжение)
Тяжело было Ирине с тремя детьми, которых надо накормить, одеть, обуть, да и сама ещё не старуха. Тамара помогала матери чем могла, поддерживая её во всём. Дети росли послушными и здоровыми, а это была радость для матери и Ирина не падала духом. Жили в бедности: русская печь в углу, самодельная кровать, стол, сундук и две скамейки вдоль стен, на стене висел судник, куда ставили тарелки и чашки. Ели жидкую похлёбку из муки, забеленную молоком. Хлеб для семьи был редким подарком (для гостей!) на столе. Варили картошку в мундире и все радовались этому. Средняя дочь стала летом вместе с другими ездить на пожни, заготавливать сено для колхоза. Сын помогал матери на конюшне. Младшая спокойно оставалась дома, тихо играла в свои игры на повети, была послушной, но упрямой.
А теперь Ирина брала детей с собой на конюшню. Когда водила лошадей на луг привязывать. То каждую лошадь привязывала за хвост другой лошади, сына садила на последнюю лошадь, а дочь на первую, заставляя их держаться за гривы и вела вереницу за собой, держа под мышкой топор. Меня оставляли невдалеке, Коля держал лошадей за уздечку, а мама их по очереди привязывала на длинные цепи, вбивая деревянный кол поглубже. На это уходило много времени и я, закрывая босые ноги подолом платья, засыпала. Мама находила меня. Прикоснувшись рукой, тихо звала по имени. Домой приходили около полуночи, уставшие ложились спать. А мама вставала в три часа ночи и шла перевязывать лошадей на новое место. Утром к восьми часам приводила их на конюшню. Молодняк выпускали на лето, но они каждый день вечером приходили к конюшне, где в кашаре для них была свежая трава в кормушках.
В конце августа в нашу избу прибежала Ольга с детьми. Кирилл пьяный кричал на весь дом, мы с Любой залезли на печку (между стеной и печью было небольшое пространство), а Коля с Васей сидели на печи. В комнате были Ольга, Вера, Надя, Тамара и они испуганно озирались вокруг, а мамы не было дома. Нам с Любой было жарко, но мы терпели. А Ольга не находила себе места, хотя они все привыкли к буйству отца, часто убегая из дома. Знали, что проспится и утром будет спокоен. Мама пришла замёрзшая с конюшни, а дома ждала неприятность. Мы с Любой вылезли из укрытия и сидели на печи с братьями. Мама не боялась Кирилла и он это чувствовал. Много зла принесла их семья в наш дом, нарушив покой и тишину. Ольга, заливаясь слезами, ругала мужа разными словами, а дочери повторяли вслед за нею, жалея себя. Маме надоело слушать этот вой и сказала, чтоб замолчали. В этот Момент Кирилл стал кричать под поветью, что идёт в хлев резать корову. Ольгу никто и ничто удержать не могло. Она оттолкнула дочерей, а маме сказала, чтоб не лезла со своими наставлениями. Её не стали удерживать. Мама открыла вход на лестницу, которая вела под поветь и сказала прямо в лицо Ольге:
— Больше не бегай ко мне!
Вскоре раздался такой вой, что все оцепенели. Но мама сказала всем, что их мать сама во всём виновата, пусть получает теперь побои от мужа. Кирилл знал, как можно напугать жену, чтобы она прибежала к нему. Он вымещал на ней всю злобу своей палкой.
Наша коза Машка летом стала бодаться, гоняла детей. Козы и овцы ходили по селу, около заборов щипали траву, объедали ветки кустов, которые росли за изгородью, а вечером приходили к своему двору. Новая беда посетила наш дом. Кто-то перебил передние ноги Машке. Не стало козы, семья лишилась молока. Мама брала козочек-малюток, чтобы вырастить кормилицу, но несчастья сыпались одно за другим. Одна козочка, прыгая с кровати, сломала ножку. Мама с Тамарой сделали на ножке шину, но и она не смогла уберечь её. Вторая козочка выскочила из комнаты и упала в открытый проём под поветь и разбилась об лестницу.
Выкопав картофель, высушив его, пришлось отвезти его к тётке, так как двери в подвал сильно осели и мама не смогла их открыть. Мама оставила в доме картофеля побольше, чтобы реже к сестре ходить. А тут овца окатилось мёртвым ягнёнком. Пришла к нам Матрёна и сказала маме:
— Если хочешь сберечь остальных овец, то перевези их в мой хлев. А то и этих не будет. Не к добру всё случается у тебя.
В избе все молчали, жуткую тишину боялись нарушить. Ирина понимала, что овец надо отвезти и сено тоже, но у сестры потом ничего не возьмёшь и держать здесь нельзя.
Кирилл и Ольга становились полными хозяевами и радовались этому. Он не пускал маму под поветь, зная, что хозяйства в семье нет. Двери изнутри закрывал, а лестницу убрал, чтобы не лазали сверху. Ольга обзывала нас с братом разными словами, что нет у нас отца, попрекая маму детьми каждый день. Не было жалости у них к нашей семье, а ненависти и зависти было много.
Если раньше Ирине находился человек, который хотел делить горе и радость вместе, то Ольга прибегала со слезами к сестре, упрашивая её не принимать в дом его. Давала обещания, как обычно — пустые, что будут помогать ей во всём. Ирина верила и отказывала всем, лишая себя и детей семейного счастья.
Кирилл замолчал про дочерей, когда Дина уехала учиться, а Тамара пошла в 9-й класс. Его дочери учились плохо, сын-недоумок сидел дома. Ольга немного поработала дояркой, потом ей на смену пришла дочь Вера, вслед Надя, едва окончив пять классов. Ольга всё делала на зло: все грязные помои выливала под угол избы, не слушая просьбы Ирины.
Меня отдали в няньки к куме, присматривать за внучками. Они жили за ручьём и крестница Тася попросила Ирину помочь им:
— Матери надо за хозяйством глядеть, печь топить, а детей не с кем оставить. Я с сестрой Нюрой уезжаю на участок. А брат Володя в школе учится...
Так я впервые попала к чужим людям. Домик из двух комнат, но мы с малышами находились в передней, где окна небольшие, но от пола высоко. Света было больше от четырёх окон, чем в кухне от одного. Две железные кровати около стен, стол в переднем углу, печка-стояк. Тасиной Нине было около трёх месяцев, а второй — два с половиной года. Я помнила свадьбу, когда Тася выходила замуж за Германа: шумное застолье, но в нём чувствовалась какая-то фальшь, от зорких детских глаз ничего не скроешь. Тася перешла жить в дом мужа, но через полгода вернулась к матери беременной. Срок был уже большой. Старший брат Таси, Николай, служил в Вологде, там встретил девушку и вскоре они поженились. У них родился сын Виктор. Володя после школы помогал матери по хозяйству, был молчаливым. Потому я его не запомнила. Весь день провозилась с малышами, по очереди укачивая на руках. Спала на полу и ночью меня покусали клопы. Я рано утром по морозу босиком убежала домой. Но мама утром меня привела за руку обратно и запретила домой приходить, пока сами не отпустят. Вот и жила у чужих людей за кусок хлеба и нянчила двоих детей. Когда дети спали днём, я смотрела в окна на мост через ручей, на дорогу своими грустными глазами, а люди шли в магазин. Он был рядом с домом. Ехали подводы, редко проезжали машины. Однажды я положила Нину на кровать, а сама обернулась к окну, чтобы посмотреть в него, так как на мосту было движение, но Нина упала к моим ногам, а на кровати сидела её сестра. Детский плач раздался по всей избе, я оцепенела. Открылась дверь из кухни и вошла баба. Сразу поняв в чём дело, подняла малышку и успокоила её. Мне спокойно сказала:
— Всё хорошо, только Нину не клади больше на кровать.
И тихо вышла из комнаты. Около двух месяцев жила в няньках, к укусам клопов привыкла — свежего человека они сильнее кусают. Домой вернулась ещё более задумчивой. Мама не понимала, что случилось со мной, но не смогла вытянуть ни одного слова. Я словно пришла из другого мира, может повзрослела и взгляд мой для других был какой-то пугающий, очень пристальный или изучающий.
Спать ложилась с сестрой, прижавшись к спине. Часто лежала на печи с закрытыми глазами, словно спала. Редко слышали мой смех в комнате. С вечера не выходила одна на поветь, слышала крики Кирилла. Привычное дело. Я его побаивалась и у меня всё тело цепенело. Заканчивался 1956 год. Ничего не изменилось в семье. Коля с Тамарой делали уроки до темноты, так как часто не было керосина. Мама всё время уделяла работе, она не знала, чем можно помочь детям. За хорошую, примерную работу ей давали премии: то сатин на платье, то ситец и т.д. На собраниях маму хвалили, давали грамоты. Где бы она ни работала, везде у неё был порядок. Вот и посвящала себя этой работе, забывая всё на свете. Тамара не отказывала в помощи людям. Если её кто просил: кому постирать бельё, помыть пол, в прополке огорода. Она себя одевала, обувала понемногу, чтобы ходить в школу не хуже других. Каждую вещь берегли. Знали, что другую не купить больше. Я донашивала вещи после брата. Несколько раз с братом и мамой ходила на конюшню, так как тётка работала конюхом в больнице, а конюшня стояла за оградой, недалеко от колхозной конюшни. Мама отправляла меня к тётке (по её приглашению), я перелезала через жерди, так как не всегда могла открыть большие ворота в изгороди, отделяющие село от полей. Первый раз тётка меня уже ждала, держа в руках небольшую матерчатую сумку. Она видела, как мне трудно перелазить, но что-то пробурчала и сунула мне в руки сумку. Зато дома пили чай с шаньгами и хлебом. Через две недели мама вновь меня отправила к тётке на конюшню, ворота легко открывались. Тётка с мамой их очистили от снега. Но я не знала и очень радовалась. В конюшне было тепло и светло. Конь Авель ел остатки еды в выварке (их было две). Белый большой конь слушался тётку, на её голос отвечал ржанием. Вручив мне сумку, отправила назад. Она на своём Авеле возила готовые дрова из леса в больницу и забирала отходы из кухни для него. Любила и холила коня больше, чем детей. За эти походы я больше узнала и увидела. Конь был привязан и предан своей хозяйке. Которая его держала в тепле и чистоте. Авель для неё был дороже всех на свете. В пристройке было сено для коня, смазанные колёса, выездные пошёвки для врача, сани.
Но меня мучил вопрос, почему тётка звала меня, а не брата, сумку могла отдать и маме. Ответа не было и я ни у кого ничего не спрашивала. Исполняла каждый раз тёткины «приглашения». Больше сидела дома, играла с куклой, которую берегла больше всего.
Прожили зиму, засветило солнце и снег начал таять. Но по утрам были заморозки. Весеннее солнце пригревало сильнее, снег оседал, образовав твёрдый наст (чир). На взвозе брёвна местами выглядывали из-под снега. Мы с братом из-за чего-то поспорили и я не смогла простить ему своей обиды. Решила наказать его сама. Выйдя из комнаты, увидела в углу маленький ржавый топорик с деревянной ручкой. Взяв его в руку, прошла через поветь к воротам, а брат стоял спиной к дверям на середине взвоза. Он поднял голову и смотрел на небо, прикрыв глаза рукой. Я ударила его топориком по голове. Он сразу же провалился вниз вместе с обломками прогнившего брёвнышка и лежал на снегу без движения. Я с ужасом смотрела на брата в провал, не двигаясь с места. Мама бежала от конюшни, спотыкаясь на ходу и голосила во весь голос. От этого воя, кровь застывала в жилах, кто его слышал. Подбежав к сыну, упала на колени перед ним и стала тормошить его. Руками прижала к своей груди, сняла шапку с головы и стала ощупывать её. Не найдя раны, укачивала его на руках, заливаясь слезами, причитывала над ним, раздирая всем душу. Коля очнулся от испуга, открыл глаза, зашевелился, прервав маму на полуслове. Она встала, не отпуская сына с рук. Пошла в дом. Коля не хотел идти домой, видел, что я стою наверху. Мама поднялась, тихим голосом позвала меня. Но я не могла двинуться с места, ужас сковал моё тело. Я стояла босиком в одном платье с топориком в руке, словно каменная статуя. Она спокойно подошла ко мне. Своей рукой незаметно сжала мою руку с топориком, а второй подхватила меня.
Я болела долго и тяжело. Когда смотрела, то от моего взгляда дрожь пробирала всех. Наступило лето, зелень укрыла землю и деревья. Я сидела на пороге дома, а взгляды бросала в проём, рядом котята пищали в коробке, но весь ужас того дня не могла забыть. На мне было старенькое пальтишко, которое отдала мне бабушка моей городской подружки. Ко мне никто не подходил. Дети наблюдали со стороны за моим поведением. Учёба в школе закончилась и у всех настали свободные дни. Старшие смотрели за младшими. Мама принесла верёвку из конюшни и повесила на повети качели, чтобы старшие дети качали младших. Был какой-то праздник и она хотела помочь мне, сбросить оцепенение с души, развеселить. Поветь была пустая в этом году. Три дня пели песни Тамара, Надя, Вера — когда были свободные. Меня хотели покачать, но я отказалась. Коля, Васька и Люба качались, а я сидела в уголке, укрыв ноги подолом платья, слушала тихую мелодию песен сестёр. Когда качели сняли, спокойно оставалась одна в доме. Коля жалел меня и больше со мной не спорил. От удара его спасла шапка, верх которой был покрыт кирзой, на ней осталась полоса. Соседские дети избегали меня, зная от родителей о моём крутом нраве. А я никому не навязывалась, привыкла к одиночеству и играла на повети в свои детские игры. Напротив дверей комнаты в углу была кладовка, но дверей туда не открывала. Между ней и лазом вниз, обнесённого с двух сторон перилами, стояла ручная мельница, на которой мама нечасто молола зерно.
Лето заканчивалось, убирали урожай. В наш дом пришла новая беда. Стала оседать печь вместе с полом, разделяя комнату на две части. Пришла тётка к нам, посмотрела на пол и приказала маме перейти к ней жить, чтобы не задавило всех однажды ночью. Живя у тётки, мы лишились радости. Не перечили ей, а больше времени проводили с мамой вне дома.
ШКОЛЬНЫЕ ГОДЫ
Первого сентября 1957 года дети пошли в школу, а также мы — три подружки с одной улицы — в первый класс. Альбина была старше нас на полгода. У неё мама работала дояркой, а отец завскладом в колхозе. Старший брат уехал учиться в Архангельск, двое пошли в школу, а меньшего нянчила бабушка, мать отца. На мне было простое, полинявшее от стирки, школьное платье, выстиранная матерчатая старая сумка и ботинки брата. Подружки в новых платьях и с портфелями. Когда мы зашли в класс, наступила тишина. Нарядные девочки в новых платьях и белых фартуках с белыми пушистыми бантами на голове, а также мальчишки в школьной форме с брезгливостью смотрели на меня. А Люба плотнее прижалась ко мне, с испугом озираясь по сторонам. Потом они стали шептаться по углам, показывая на меня пальцем. Я спокойно села за первую парту от дверей, а Люба, похожая на мальчишку, села рядом с другой стороны. Мы не говорили ни о чём, но моё спокойствие передавалось ей. Перед занятиями была линейка в тёплом коридоре, где ученики 10 класса дарили подарки первоклассникам. Я тихо стояла крайней в ряду, опустив глаза. Не ждала подарка, но услышав своё имя и знакомый голос с удивлением подняла глаза. Передо мной стояли Тамара и Женя (они всегда сидели за одной партой), обе улыбнулись мне. Сестра протянула свои руки, держа для меня подарок. Я осторожно взяла его и с улыбкой сказала им спасибо. Женя стеснялась своей хромоты, а Тамара никогда не напоминала ей об этом, как некоторые в школе и дружба их была взаимной от первого класса до десятого.
Нашей первой учительницей была Евдокия Егоровна Гольчикова. С нами училась её дочь Надя. Свой первый подарок я не показывала никому в школе, а дома рассмотрев его, стала ждать брата и сестру. Когда все собрались, я разложила всё на столе: альбом для рисования, дневник, коробка цветных карандашей (6 штук), круглый сиреневый пенал с позолоченным рисунком, а внутри была ручка с перьями, простой карандаш, на конце которого был ластик, линейка лежала под обложкой дневника.
— Тамара, у тебя нет денег, чтобы купить мне подарок. Это Женя?
— Галя, я ничего не знала. Когда пришла в школу, то Женя показала в парте уголок свёртка и сказала, что будем дарить тебе.
— А почему она сама не вручила?
— Она так захотела. А от тебя ничего не скроешь. А подарок нравится?
— Очень. Но дневник и линейку я отдам Коле, ведь у него их нет.
Школа была большая, двухэтажная, сделанная из толстых брёвен. Было два входа: один — на первый этаж, другой — на второй, которая после занятий закрывалась изнутри. В холодном коридоре находилась прижатая к стене крутая лестница с односторонними перилами. В тёплом коридоре был кабинет директора Мартынова и завуча школы. Рядом в комнате жили технички — мать с дочерью, в угловой занимался 10-й класс, рядом находился 2-й класс — он был проходящим для пятого класса. Наша дверь 1-го класса была на третьей стороне — напротив кабинета. Между дверями классов и окон были вешалки для пальто. Весь первый этаж подпирали балки потолка высокие стойки. Отапливали школу дровами в печках-стояках. Длинное крылечко с пятью ступеньками позволяло младшим в тёплое время прыгать на скакалке или лазить по лестнице, а потом съехать на животе по гладким перилам. Но пришла зима и все ученики теснились в классах, иногда бывали в коридорах, но нарушать тишину запрещалось. Учителя уходили в учительскую на второй этаж.
Я привыкла к смешкам своих одноклассников и держалась стойко, чтобы не ударить одного из них, помня случай с братом. А Люба ходила за мной, как тень. Она нашла себе защитника. Перед Новым годом я спокойно стояла у окна в классе, кто-то дёрнул меня за рукав платья и от ветхости он разорвался от плеча до узкого манжета, обнажив мою руку. Повернулась, прижимая руку к боку, посмотрела на всех глазами, пряча слёзы внутри, а обиду глубоко в сердце и села за парту. Руку обернула плотно с двух сторон и весь урок держала плотно перед собой. А потом ушла домой, не дожидаясь Любы.
Наступили каникулы. Просидев дома, пошла в школу в другом поношенном, но чистом, светло-коричневом платье с белым воротником. Теперь я всегда была на чеку, на перемене выходила в коридор, вставала в углу и держала руки немного согнутые в локтях, сжимая кулачки. Учительница иногда хвалила, что я быстро и легко всё понимаю, но предпочтение отдавала другим. Меня не волновало, что Люба стала больше находиться с Альбиной. Спокойно ходила одна в школу в чёрном пальто брата. Пальто было очень тёплым, с высоким каракулевым воротником, но на спине было аккуратно (маминой рукой) вшита заплата в виде буквы Г. Подняв воротник в метель или холодный ветер, было тепло голове и ушам. Я привыкла к одиночеству и дома вела тихую умеренную жизнь. Часто на себе ловила задумчивый взгляд тётки. К её ворчанию все привыкли. Она была главой семьи, спокойно выполняли её приказы. Зато в доме всегда было тепло, по вечерам горела лампа. Тётка сидела за прялкой, а мама сукала (два веретена с нитями в одну) нитки пряжи, потом на мои руки наматывала в небольшие (0.5 м) мотки. Тётка их аккуратно стирала, высушивала. Затем наденет мне обратно на руки и смотает в клубок. Зато у нас были тёплые носки и рукавички.
В марте Сауков Анатолий Павлович понёс по решению комсомола эстафету в Устькыму, но назад не вернулся. Тамара училась с ним в одном классе и он ей был двоюродным дядей. Вместе ездили летом на сенокос. Из Койнаса в Устькыму поехали утром, но там его не было. Стали искать с сельскими ребятами. Его нашли в лесу около дерева, свернувшегося калачом. Лыжи были поломаны, палки с рукавицами были в другом месте. Он кружил всю ночь вокруг деревьев, а утром был большой мороз. Привезли его в больницу, в ванне оттаял. Врач Мария Ивановна Горнушкина сделала вскрытие, чтобы дать заключение: алкоголь в большой дозе! В селе ничего не скроешь от людских глаз, рано или поздно правда вылезет наружу. Толя, передав эстафету по назначению, собрался домой. Но дальняя родственница позвала его домой в гости. Вместе с матерью приготовили угощение и водку, продержав его до темноты, а провожать за село не пошли. Дорога из села вела под уклон, на середине — развилка: одна дорога в Койнас, другая — в лес. Водка ударила в голову и он не заметил эту развилку и погиб по своей вине.
Началась оттепель и я сильно простыла. Болели грудь и горло. После школы зашла в больницу. Осмотрев меня, направили наверх. Знакомый коридор с окном, рядом дверь в ванную, где меня переодели в больничную одежду, а мой взгляд с тоской глядел на большую ванну. Санитарка обратила внимание, что я вся дрожала, быстро увела меня в палату. Койка мне досталась около окна. Днём я смотрела в окно, где напротив, через дорогу, была столовая, куда ходило много людей. В другое окно был виден пруд и мост через ручей. Медсёстры проходили мужскую палату и заходили к нам. Так что им не надо было выходить лишний раз в коридор. Уколы переносила, но скучала по дому. Однажды, выйдя в коридор, увидела около кухни две выварки: одна с остатками жидкой пищи, а другая с ломтиками хлеба и шаньги. В глазах помутнело, дрожь била меня. Но в палате я молчала. Потом при мне выписали больных в нашей и мужской палатах и я увидела, что остатки из тумбочек отнесли в коридор. Тут до меня дошло, чем угощала нас тётка, а мы все были этому рады.
Пролежав в больнице, вернулась в школу и отдала Евдокии Егоровны справку от врача. На физкультуру я не ходила, так как не было брюк. Дома ничего не говорила, но когда потеплело, учительница предупредила, что поставит мне двойку за год. Дома рассказала обо всём, но как и ожидала, помощи не будет от матери, только тётка решила за всех. Она внесла постиранный старый халат и повела меня за руку к портнихе, которая жила за ветлечебницей. Когда вошли в дом, сказала:
— Пошей из него длинные штаны, а то двойку получит.
Подтолкнув меня в спину, ждала спокойно, пока снимали мерку. Спросила портниху в какой день прийти за ними. Я не верила в своё счастье, но всё было правдой! На физкультуре делала упражнения не хуже одноклассников, замечала восхищение в глазах учительницы, которая внимательно за мной следила. Так закончился мой учебный год. Я перешла во второй класс. На лето отправили в няньки на участок Неньга.
Прожив там около двух месяцев, передали, что приехала моя старшая сестра с семьёй в гости. В воскресенье рано утром меня отправили вместе с женщинами в село, чтобы вернуться вечером обратно. Белые ночи были длинными и светлыми, только днём солнце светит, а ночью нет. Сбор у перевозчика к семи часам вечера. Когда вошла в дом, он гудел от голосов, как улей. Мамы дома не было. Больше говорила Дина, которую видела впервые. Виктор Иванович молчаливо наблюдал, а потом вышел из комнаты: Дина с улыбкой щебеча надела мне на голову белую панамку, быстро стала собираться, уговаривая всех идти на холм, а Виктор будет фотографировать. Черноглазый мальчик 7 или 8 месяцев сидел на руках у Тамары. Тётка ворчала что-то, но мне было всё равно. Я быстро вышла из дома. Я уже жалела,что вернулась домой, где меня не ждали, но наблюдала, что же будет дальше. Пошли на холм: Дина, Тамара с Гогой на руках, я и Виктор Иванович. Дина, как сорока, трещала, не давая Тамаре слова сказать, мужа шевелила из стороны в сторону. Спускаясь с холма, решила сразу уйти к реке, зачем им портить настроение?
Около дома сказала сёстрам, что мне пора, там ждут. В ответ щебет старшей сестры:
— Через неделю уезжаем.
Хозяйка сказала, что сестра в воскресенье уезжает. В субботу вечером тётя Нюра меня отпустила с попутчиками в село. Но домой я не пошла, играла с подружками до позднего часа, а потом подошла к избушке Анны Гурьевны, которая жила около дороги, где до тётиной избушки было пять домов. Села в углу, закрывая ноги подолом платья. Меня клонило в сон. Открывала глаза, но серый туман окутывал вновь. Какой-то шорох разбудил меня. Вскочила, но мою руку крепко держала своей рукой седая старая женщина в чёрном, согнувшись на палку в другой руке. Я внимательно посмотрела на неё и успокоилась. Ласковым тихим голосом она сказала:
— Пойдём дитя в тепло, я давно за тобой наблюдаю.
Я шла за ней ни о чём не думая. Зная, что мне желают добра. В избушке было темно. Бабушка Анна уложила меня спать на кровать около стены, укрыв потеплее. Сон сморил окончательно. Проснувшись, открыла глаза. Бабушка Анна весёлым голосом сказала:
— Вставай, чаю выпьем. Самовар нагрела, а ваши все уже уехали.
Слезая с кровати, огляделась. В маленькое угловое окошечко, где я сидела, заглянул лучик солнышка, жёлтый самовар стоял на столе. В избушке была русская печь, но стены были темноватые, серые: может обиты шпалерой или вообще не оклеены. Бабушка напоила меня чаем с баранками и сахаром, спрашивала, чем меня ещё угостить и вспомнила я Прасковью. Бабушки любят заботиться о малых детях, которым не хватает любви и ласки от родителей. Я смущённо ответила этой доброй Анне Гурьевне:
— Большое спасибо за всё.
И вышла в коридор, тихо закрыв дверь в комнату. Стены коридора были сделаны не из досок, а из прислонённых сосновых и еловых ветвей. Я скорее вышла на улицу и бегом домой, где я никому не буду теперь мешать . Тётка уже не работала. Нас кормить ей не хотелось и она уехала с Диной нянчить Гогу. Тамара закончила 10 классов, сдала экзамены и пошла работать в колхоз. Ездила на заготовку сена, а потом пошла работать на ферму дояркой.
Меня в семье всерьёз не воспринимали, по душам не разговаривали, но интуиции своей я верила всегда. Я училась во втором классе. На дворе стоял ноябрь, но снега было полно. Однажды, придя домой из школы, застала в доме гостей и почувствовала тревогу. Когда я подошла к столу, разглядев всех, всё поняла. Сестра сидела через стол напротив меня в углу, отвернувшись от всех и смотрела в окно. Рядом с ней сидел высокий полноватый дядька, которого я сразу невзлюбила за властную победоносную ухмылку. С другой стороны его сидела незнакомая худощавая старуха, потом мама, которая наливала из самовара в чашки чай. Бабка весело щебетала, а чужой дядька, как петух крыльями, размахивал руками. Чем больше смотрела на сестру, уверенность росла в моей душе, что под натиском всех она дала согласие на брак. В это время в избу вошёл Володя, парень из Койноса и дрожащим голосом, прижав свои руки к груди, сказал:
— Тамара, не выходи за него замуж!
Вдруг бабка встала из-за стола и быстро подошла к нему, взяв своими руками его за плечи, с лёгкостью развернула его лицом к двери и хлопая ладонью по спине, приговаривала:
— Иди, милок, от сюда, иди...
Не сказав больше ни слова, Володя ушёл. Бабка у мамы стала требовать задаток для жениха. Она вышла в коридор и через несколько минут вернулась, держа в руке голубую атласную шаль с бахромой, цветочный узор на ней заиграл как радуга Не успев полностью её развернуть, как жених с алчностью схватил её своей ручищей и быстро засунул себе под пиджак. Меня душила злоба, так как этот платок я никогда не видела. Почувствовав взгляд сестры, повернулась к ней и поймала её тоскливый укор в глазах. Она тихо сказала:
— Галька, сходи на ферму, скажи Симе, чтобы моих коров подоила.
Я оделась и ушла на улицу, чтобы не видеть дальнейших событий. Жалела сестру, но моего совета не спрашивали. Придя в коровник, подошла к Симе и передала слова сестры. В этой пристройке когда-то работала мама с Ольгой. От её длинного языка и проклятий у мамы заболела рука, а спасла от гангрены врач — Мария Ивановна. Она удалила первую фалангу указательного пальца на правой руке. Вот и Тамара работала там же. Я не спешила домой, рассматривая коров по обеим сторонам. В сарае было чисто. Значит Сима и Тамара к работе относятся с душой. Вновь вспомнила рассказ матери, как Ольга была неряшливой, недобросовестной. При людях визгливым от злобы голосом кричала:
— Дома тебе, Ирина, делать нечего, вот в коровнике готова сутками находиться!
Через три месяца у мамы заболела рука. Очнулась от воспоминаний, когда Сима взяла меня за плечо и кивнула головой. Возле комнаты, где принимали молоко, собрались все доярки и любопытства у них было больше, чем я ожидала.
— Сваты пришли.
Со злостью ответила я всем и ушла из тёплого коровника на улицу, где мороз щипал за нос, щёки, руки, залезал под пальто. Тамара вышла замуж, проработав на ферме три месяца. А затем уехала с мужем в его дальнюю деревню. Я не скучала по сестре и в семье нашей ничего не изменилось.
В классе было всего два окна и около дверей стояли два больших шкафа с закрытыми на замки дверями. Как-то после уроков пришла библиотекарь Позднякова Валентина Петровна и открыла шкафы. Они были наполнены книгами. Я с нескрываемым любопытством подошла к столу. Учеников, бравших книги, было немного. Самим брать книгу в шкафу запрещалось и библиотекарь давала книгу по своему усмотрению. Она мне вручила маленькую в четыре листа книжечку и записала в тетрадь. С книжкой села ближе к окну и быстро прочитала стихотворения на каждой странице с рисунками. Подойдя к столу, протянула книжку. Она спросила с удивлением:
— Уже прочитала или полистала?
Я спокойно рассказала содержание книги и больше не подходила к этим шкафам.
Перед самой весной 1959 года отец Альбины Фёдор повесился на брусу на складе. На похороны приехали Тамара и Дий. Только тогда я узнала, что бабка Анна его мать. Это она задумала сосватать мою сестру за внука, который был почти женат, но детей не было. Тамара ей приглянулась, узнала про нашу семью и быстро провернула это дело. Закончив второй класс и перейдя в третий, меня снова отправили на Неньгу.
...продолжение следует...
|