продолжение:

ШКОЛЬНЫЕ  ГОДЫ  (продолжение)

    Осенью, как-то пришла к ней домой и застала всю семью за обеденным столом. Ольга сидела с краю за самоваром, Кирилл у окна на лавке, рядом с ним Вера, в углу сидела Надя, потом Люба, а Васька крайний напротив матери. Я поздоровалась и стала недалеко от двери. В комнате был запах жареного или тушёного мяса и мой пустой желудок дал о себе знать, а плотно сжала губы. Ольга с издевкой, слащаво ухмыляясь, сказала:

— Что Галька, уже пообедали?

За столом стали смеяться Ольга, Верка, Надя и Васька-дурачок, а Люба опустила голову.

— До свидания.

    Я ушла домой, хотя злоба на этих людей не давала мне покоя. Дала себе слово, что моей ноги не будет в этом доме. В конце года 1960 в зимние дни Верка, скрывая свою беременность, сказала на ферме, что заболела, родила в больнице дочь. Внучка без отца заткнула рот бабке и семье. Я радовалась в душе, что Бог наказал за всё сделанное нашей семье. Вся семья не открывала рот без надобности. Теперь Ольга избегала людей, боялась сказать плохого слова про нас с братом. Злобу и ненависть сменила на льстивость, а перед мамой заискивала, если что-то просила. У мамы с братом было мягкое отзывчивое сердце, но я не забывала всё зло и не могла простить этой семье. На время забыли Верка и Надя о клубе с танцами, где показывали свои новые наряды.

    Закончился учебный год, я перешла в пятый класс. На лето меня отдали в няньки в село. Альберт Базылев работал в сельпо кладовщиком, а Римма была уборщицей в школьном клубе. В их семье росли двойняшки: Наташа и Люда, а Лёньке было всего восемь месяцев. Жили на съёмной квартире и занимали две комнаты на первом этаже. Хозяйка этого дома вместе с сыном жила через стенку, а весь второй этаж занимала контора Сельпо, где хозяйка дома — Мария Васильевна Лешукова, работала уборщицей. Дом очень большой с поветью и взвозом, а также держала хозяйство: корова, овцы. Перед домом был колодец, из которого брали воду: семья Горнушкиных, две семьи Листовых — старший сын с семьёй, дед с бабой растили меньшего сына Федю (ходил в 10 класс) и внучку Галю — мою одноклассницу. Её мать умерла весной в конце мая 1960 года в старом двухэтажном доме, а теперь живут в новом, через стенку от сына и каждый имеет отдельный вход. Рядом с ними жили Шарухины, а потом Лиза. Сзади этих домов, рядом с Демьяном жил отец Риммы со второй женой в новом небольшом доме, в семье были дети: Надя (1951), её сестра и брат пяти лет.

    Русская девушка Полина вышла замуж за Евсюгина Афанасия Романовича по национальности ненец. Он был хорошим охотником и надолго уходил в тайгу, надев малицу и лыжи, которые были широкие не длинные, оббитые шкурой оленя. Жили в маленькой избушке и растили двух дочерей. Старшая заболела и умерла. Полина почти одна растила Римму, редко навещал их Афанасий. Когда Полина заболела, то муж перестал возвращаться домой, но люди сказали им, что у него есть другая жена, которая держит его в своих руках. Похоронив мать, Римма осталась одна, но обиду свою не простила отцу с новой женой, детей ненавидела. Римма вышла замуж за приезжего хорошего парня-инвалида (нога не сгибалась в колене) Альберта Базылева и они стали жить на съёмной квартире. Дом большой с поветью и взвозом, принадлежал Рузановой. Рузанихе — так звали её в селе. Потом она продала вторую половину двум хозяевам: на первом этаже в одной комнате жила семья Игнатьева Фёдора (Альбина его дочь), а на втором — семья Чирковых, которые занимали две комнаты.

   Их сын Миша был моим одноклассником. На второй этаж поднимались по крутой лестнице. Рузаниха жила летом в комнате на первом этаже, на зиму уезжала к детям в Архангельск. На втором этаже жили квартиранты — приезжие учителя: муж с женой Непомилуевы, которые в 1955 году получили квартиру в учительском доме, напротив школы. Римма с Альбертом жили на первом этаже, в конце 1956 года у них умерла дочь Нина трёх месяцев. Потом стали жить на втором этаже, где занимали две большие комнаты. В 1958 году Римма родила двойняшек: Наташу и Любу. Любили ходить в гости и отмечать праздники. Я часто сидела с детьми за кусок хлеба, что дадут за столом. Помню 1959 год. Мать Альберта сшила курточки для внучек из разных красиво подобранных кусков материала и два ситцевых платка и прислала их. На улице играли Люба и Альбина. Мне тоже захотелось выйти на улицу. Улица была главной и широкой. Окна домов смотрели друг на друга, а через дорогу стоял наш старый дом. Я одела девочек, взяла на руки и пошла на поветь и по взвозу вниз на улицу, но подружек уже не было. Держать двоих малышей, которым было по 9 месяцев было тяжело и я с трудом поднялась наверх. Посадив на кровать, раздевала их по очереди, успокаивая их тихим голосом, хотя на душе лежала горькая незабываемая обида на всех. Меня не спрашивали что мне надо, а им нужна нянька. Ничего особенного в комнатах не было: две железные кровати: на одной спали девочки, на другой — хозяева, кроватка для малыша, стол, диван деревянный, печка-столбик. В другой — русская печь, стол, шкафчик для посуды, одежда висела на гвоздиках, прибитых в стене. Моё дело — дети, а остальное как-бы проходило мимо меня. Я ничего не просила и не спрашивала, но зная обоих давно, поняла, что в их семейной жизни ничего не изменилось. Девчушки не отходили от меня, а Лёнька всё больше и больше привыкал ко мне. Спала на полу около кровати детей. Когда выходила с ними на улицу, с тоской смотрела на девчат, идущих купаться на речку. Однажды пришла ко мне Надя. Лёнька спал и мы тихо разговаривали. Римма, войдя в первую комнату, увидела Надю и стала на неё громко кричать, что Надя пулей выскочила из дома. Мне сделала выговор и запретила пускать сестру. Моё молчание было для неё знаком согласия. Жить в няньках в чужой семье дело трудное и зависимое — это я давно поняла. Летом в праздник Римма с Альбертом собирались в гости, а я с улицы вошла в первую комнату и остановилась около дверей. С удивлением глядела на Римму. Она стояла на пороге второй комнаты в лёгком без рукавов чёрном платье, которое подчёркивало её тонкую женственную красоту молодой женщины. Смуглое лицо обрамляли каштановые вьющиеся волосы, распущенные ниже плеч и слегка стянутые сзади заколкой. Я никогда больше её такой не видела, а где она хранила вещи — не знала. За это самое длинное лето они мне купили детские кирзовые сапоги, при виде которых у меня в груди от боли сжалось сердце. Я мечтала о блестящих резиновых сапогах. Также пошили для школы из тёмно-коричневой саржи платье. Когда Альберт принёс новый коричневый с тремя отделениями портфель, радости в моей душе не было конца. Купили новые учебники для пятого класса. Я ушла из этой семьи без сожаления за день до начала занятий.

    Дома сказала матери:

— Больше никому не обещай. Мне надоело с малышами возиться.

     Лошадей забрали и перевели за ручей. Там был выпас для них и дальше от села. Мама набрала группу телят — 50 голов. Одной было тяжело, вот я и решила помогать. Она слушала молча, знала, что своего мнения я не переменю. Я первый раз шла в школу с новым портфелем. Пенал оставила дома, теперь он мне не нужен. Классным руководителем в нашем классе стала Непомилуева Павла Семёновна. Очень строгая. Не принимала или не чувствовала сострадания к другим, своих детей в семье не было. В начале года педсовет купил Коле фуфайку с цветной подкладкой. Валенки покупали через два года, ботинки тоже, а иногда дешёвый вельветовый костюм или рубашку. Он никогда не отвечал на грубость, а только молча слушал, слегка улыбаясь. К нему прилипали мальчишки, следом ходили, пока не получат от брата то, что им нужно. Коля рано стал взрослым, детство трудное научило, а вот что-то просить у других — это было не в его характере, зато был советчиком матери. Летом был на сенокосе. Однажды приехал загоревший и привёз с собой небольших щук в берестяном туесе с плотно закрытой крышкой. Для нас это был праздник, а Коля с грустью в глазах наблюдал за нашей радостью. Сколько его помню, никогда не слышала грубого слова. Хорошо рисовал, на лету всё схватывал, что увидит на уроках труда. А вот помочь ему, поддержать в чём-то — не спешили, хотя были сёстры с мужьями, друзья и т.д. Он всего добивался своим трудом, а многие пользовались его добротой, выдавали сделанную им работу за свою. Дома всегда что-то мастерил.

     В семье я была негласным кассиром и в магазин, когда были деньги, ходила за продуктами. На 1 рубль покупала: двухкилограммовую буханку хлеба — 20 копеек, 0,5 кг сахара-песка — 40 коп, пачку чая — 38 коп, 2 коробки спичек — 2 коп. Но однажды в руке держала мелочь, но до рубля не хватало. В магазин всегда ходила перед закрытием. Зайдя в помещение, стояла в стороне и ждала ухода последних покупателей. Продавщица работала одна и меня давно знала. Я высыпала из ладони на прилавок мелочь, попросила дать хлеб, чай, а на остальные сахар. Но она взвесила 1 кг сахара, завернув в кулёк из бумаги, положила передо мной 2 буханки хлеба и чай. Глядя ей в глаза, тихо сказала:

— У меня нет больше денег.

Она спокойно смела ладонью мою мелочь, даже не посчитала и грустно сказала:

— Забирай дочка всё и иди домой.

     Целый год обходила стороной этот магазин, а потом приходила днём и с деньгами. Чужие люди были добрее и понимали меня лучше, чем родственники. Теперь после занятий шла помогать маме в телятнике, чистила станки. Коля с мамой пилили дрова, кололи, а я носила в помещение. Телятник стоял на берегу ручья, недалеко от реки, покосившись набок. Раньше в нём держали тёлок на привязи. Даже остались кормушки, а потом на одной стороне сделали станки для телят, отгороженные досками друг от друга. Места всем хватало. Топили печку с котлом, где грели воду по два раза в день — утром и вечером и запаривали в деревянной с плотной крышкой бочке муку. Воду носили из ручья вёдрами и заполняли бочку, а ещё мама возила с маслозавода отгон молока после переработки. Однажды зимой получили плиточный комбикорм, но он поломался на мелкие части, после нескольких погрузок и разгрузок.

    Мне очень хотелось сходить в кино, но мама молчала. Злясь, я вышла на улицу. Немного постояла, подумала и вернулась обратно. Выбрала несколько кусочков комбикорма, пошла чистить станки, пережёвывая во рту понемногу. От слюны он разбухал и без воды проглотить было трудно. Голодать мы перестали. Мама приносила поздно вечером с маслозавода трёхлитровый бидончик пахты. Дома варили картошку в мундире. Когда не было денег, то мама молола ячмень ручной мельницей, просеивала и пекла мягкие коржики. Утром, в шесть часов, уходили в телятник, обратно прибегала домой к восьми часам, быстро переодевалась и шла в школу. Через два урока — большая перемена — бегала домой, чтобы что-то поесть. В это время мама топила печь. А после школы, переодевшись, снова на работе до вечера. И никто не подумал, не спросил, как я себя чувствую. Горло очень болело и я пошла в поликлинику, где меня осмотрели, сделали уколы под язык. Так я ходила к ним после уроков три дня. В этом круговороте не было ни праздников, ни выходных. Трудности меня не пугали, а вот людское бездушие настораживало. В феврале 1962 года меня положили в больницу с воспалением лёгких. Один раз навестила мама, больше обо мне никто не вспомнил, хотя матери одноклассников работали медсёстрами. В окна ничего не было видно, так и просидела в палате, лишь при обходе врача отвечала на заданные вопросы. Как только стало легче дышать, я спрашивала у врача, когда можно домой. Мне хотелось на волю, чтобы развеять свою тоску. Больница надоела мне и при выписке скорее ушла домой, где увидела Колю и маму и счастливо рассмеялась вместе с ними. А в школе всё было по-прежнему. Словно я в ней всегда находилась.

    В доме заканчивались дрова и Коля обходил все ближайшие места в лесу, где шла заготовка дров летом. Снег осел, образовав наст. В выходные я с братом на санках привозили оставшиеся поленья. За день делали три ходки. Дровами до лета запаслись за месяц. При этом ещё помогали маме. Коля мог дома остаться, работа его была тяжёлая, замены у него не было. А я делала свою, гулять не приходилось. Каждый выполнял свои обязанности и не жаловались.

    Вскоре на реке тронулся лёд. Льдины вставали ребром, налезали одну на другую — стоял грохот. Через 3-4 дня наступила тишина. Земля на солнце высыхала. Мама сказала мне, что у Поповых умер Васька и я обязательно должна к ним зайти. Волю матери не исполнила. Не успев войти в комнату — там делали венок из цветов и еловых веток — как мне сунули в руки ребёнка. Танюшка была одета в тёплое зелёное пальто с коричневым воротником, а на груди по обеим сторонам были вышиты веточка с двумя вишенками. Больше я ничего не видела, как забрали девочку — ушла домой. После смерти брата, Надя ушла из дома к жениху.

   Через неделю мама отпустила меня к Тамаре на два дня. Так как мне хотелось увидеть Вовку. Шла по дороге, которая тянулась рядом с рекой. Пройдя мимо деревни Усниземье, подошла к реке. Вода в ней разлилась, а кричать не хотелось. Видела, что за рекой бегали мальчишки, взрослые мужики с лодками возились. Потом одна из лодок стала приближаться к моему берегу. Я наблюдала за ней. Когда она уткнулась носом в песок, дядька приказал залезать. Он развернул лодку вёслами и мы поплыли назад. Он смотрел на меня и вдруг спросил:

— Ты к кому идёшь? И скажи детворе спасибо, что тебя увидели, а то ночевала бы на берегу.

— К Тамаре.

— Значит, ты её сестра?

     Я кивнула головой. В доме, где я была второй раз, встретили бабка Анна и дети: Вовке было два года и два месяца, Саше около восьми месяцев. Пока я играла с детьми, пришли с работы Тамара с мужем. Им уже сказали, что я здесь. Поужинали и они собрались в кино и меня с собой взяли. На афише было написано, что детям до 16 лет вход запрещён, но меня пропустили. Фильм «Грешница» захватил всё моё внимание: … в селе образовалась секта. Любовь девушки из семьи сектантов к молодому парню, пришедшему из Армии, работавшему шофёром. Мать его работала учительницей. Как сектанты следили за молодой парой и решили разлучить их. Закрыли девушку в доме, хотели выдать её замуж рыжего сектанта, худого, высокого с прыщами на лице. Когда в доме все уснули, она вылезла в окно и бросилась с высокого обрыва в реку...

   Через 27 лет смотрела этот фильм вновь, но многих эпизодов в нём не было и картина имела другое представление о людях, о любви и о секте.

    Ночь прошла. Рано встали из-за Сашки, у него резались зубки и Дия разбирало зло. Пили чай молча, только Дий ворчал про себя, а мне вспомнился день на участке и очень захотелось домой. Но Тамара с мужем решили навестить бабку Федосью на посёлке Боровом, которая приехала из Лешуконска с Ваней в свой дом, где жил её сын Иван с женой и детьми. Меня охватил интерес, ведь я никогда не была там и не знаю никого. Расстояние от деревни в 1,5 километра прошли недалеко от берега. Прошли широкую, но не слишком глубокую низину, далее чуть повыше стоял большой дом, крытое крыльцо, как в купеческих домах. Войдя в комнату, встала, а Тамара с Дием прошли к столу и поздоровались с хозяевами. Вдруг из глубины дома послышался грубоватый голос и я увидела полноватую старую женщину среднего роста. На меня никто не обращал внимания, да и гостей в доме не ждали. Сестра с мужем быстро распрощались, сказав хозяевам, что скоро будет прилив. Нас не проводили до крыльца, но когда миновали низину, то сзади послышался гул. Я обернулась и от удивления широко раскрыла глаза. Вода залила всю низину, отрезав посёлок от деревни. Тамара тронула меня за руку и мы пошли к деревне. По дороге я сказала:

— Я хочу вернуться домой.

Сестра начала возражать, но встретив взгляд и ухмылку мужа, сразу затихла. А я сделала вид, что ничего не заметила.

— Только перевезите на другой берег.

    Когда подошли к дому, Дий куда-то ушёл, а мы вошли в дом. Тамара взяла ведро и пошла к колодцу набрать воды, а бабка Анна тихо подошла ко мне и в руку положила свёрнутую бумажку — три рубля, и сказала:

— Тебе от меня, что Вовку хорошо глядела. И ни слова сестре.

Отошла и села на свою кровать. Тамара с полным ведром вошла в комнату, хотела ставить самовар, чтобы покормить меня. Но тут влетает её муж с криком, чтоб быстрее шли на берег:

— Нашёл попутчиков с лодкой до Устьнизимья.

Я успела сказать бабе:

— Спасибо и до свидания.

    Вечером я пришла в телятник, где мама была одна. В глазах было столько радости, но сделала вид, что меня не ждала. С тревогой спросила:

— Даже домой не пошла. Ведь устала с дороги?

— Мам, всё хорошо, а там — жизнь не для меня.

     Мы быстро управились с делами и домой вернулись вместе. Дома рассказала, что были в Боровом, как бабка дала мне тайком деньги и т.д. Мама слушала, но ни разу не перебила меня. Потом сказала:

— Деньги даны тебе. Можешь купить что-то для себя.

    В магазине купила материал, нежного салатового цвета в рисунком — веточки с листьями. Пошили мне платье, которое очень берегла, надевая в тёплые дни. Но после первой стирки оно расползлось. Я получила большое разочарование. С тех пор обожаю ситец, которого было много в магазине и разных цветов, да и стоил за 1 метр — 50-90 коп. В июле пошли на заготовку дров на опушку леса. Мама с Колей подпиливали дерево (в основном ели), обрубали ветки, которые я относила в сторону и складывала в кучи. Распиливали на чурки, раскалывали их пополам, складывали в поленницу. Когда была наполовину сложена вторая поленница я, не успев от неё отойти, как услышала крик брата:

— Ложись!

Я упала на живот, подложив ладони под лицо и дерево накрыло

— Галя? Галя?

— Что?

Он стал ползти ко мне, тихо спрашивая:

— Ты сможешь выползти сама? Шевели руками и ногами и осторожно двигайся.

     Он находился почти рядом и я стала двигаться. Но два сука держали мою шею с двух сторон. Пришлось убрать ладони и, царапая лицо о мох с иголками, с помощью брата вылезти из-под дерева. Мама сидела под деревом с белым лицом и брат подвёл меня к ней. Она не могла поднять руки, смотрела на дерево застывшим взглядом. Только мой голос и руки привели её в нормальное чувство. Скинув оцепенение, она прижала меня руками к своей груди. Я думала, что задохнусь и тихо сказала:

— Мама, отпусти меня.

    Когда встала рядом с братом, то увидела на его губах счастливую улыбку, а мама смотрела на нас и слёзы тихо текли по её щекам. Страх за дочь отнял силу, что без нашей помощи она не могла встать. Коля решительно настоял, чтобы всем вернуться домой. Он спрятал пилу, топоры около дерева и мы налегке пошли домой. Мама всю дорогу держала меня за руку. Вместе были в телятнике, но меня в лес больше не брали.

— Занимайся делами дома.

    Таков был ответ брата. Потом узнала, что меня спасла от удара ямка. Скоро приехала тётка и привезла с собой Гогу и Костю. Гоге было около пяти лет, а Косте три года и три месяца. Мальчишки вскоре потянулись ко мне. А тётка ворчала. Когда и чем кормила детей мы не видели, так как всё время находились вне дома. Однажды я взяла малышей с собой, где мы с подружками недалеко от гумна играли в домики. Там был песок, белая глина, вода в бочках, а также разные баночки разных размеров. Вот ребята и делали из мокрого песка оладушки, из воды с глиной — молоко. Нас было трое: Люба Попова, Валя Ларионова и я. Незаметили, как прошло время. Гога с Костей так испачкали свои костюмчики от большого усердия в работе, что мне пришлось быстрее отвести их домой. Дети были счастливы и я боялась, приведя их домой. Знала тётку, что та будет ругаться. Открыла дверь в комнату и пропустила детей, и быстро закрыв дверь смылась на ферму. Но выговор всё таки получила. Больше их с собой не брала, хотя они просились. Зато ходила с девчонками на речку купаться один раз в день, а потом сушила купальник в телятнике около печки. Люба тайком встречала меня, договаривались о времени, чтобы ей отпроситься у матери. Так и Надя Евсюгина стала с нами ходить. Надя училась в одном классе с Валей Ларионовой. Был разгар середины лета, детвора не вылезала из обмелевшей реки, но купались около берега, где ручей впадал в реку, образуя нанос песка. С одной стороны у берега реки качались лодки на цепях, а через устье ручья был невысокий берег с зелёной травой, где детвора оставляла одежду. Он тянулся вверх против течения до пристани, с каждым метром возвышаясь над берегом реки. Остров, разделяющий реку на два рукава, манил меня. В один из дней мы купались и я, ни кому не сказав, поплыла вниз по течению к острову. Я плавала по собачьи. Сердце билось от боли, я стала задыхаться и когда встала на ноги, то ощутила облегчение, когда ощутила берег. Вода была до плеч. Дошла до берега и села на песок. Увидела маленькую фигурку на берегу, где был мой халатик. Напротив острова были дома, но плыть прямо к берегу нельзя, между берегом и островом были водовороты. Немного отдохнув, поплыла назад. Плыть против течения было ещё труднее, но меня ждала Люба и это прибавило мне сил. Когда я вышла из воды, она смотрела на меня испуганными глазами. Отдышавшись, спросила:

— Почему не ушла?

— Я осталась караулить твой халат и боялась за тебя.

Она бросила взгляд на остров и вздрогнула. Мы пошли домой и она попросила:

— Галь, не плавай туда больше.

    Я молча кивнула головой. Купальный сезон кончился, но рутинная работа на ферме забирала всё свободное время, хотя мама всю тяжёлую работу делала сама. До холодов больших бычков держали отдельно. Потом их заберут на бойню. Лучших тёлок оставляли, чтобы пополнять стадо коров. Воду носила из ручья по сто вёдер в день при любой погоде. В августе приехала Дина за тёткой и детьми. Привезла мне осеннее тёмно-синее пальто, расклёшенное с поясом и зелёную шляпку с бантом сзади. Щебетала как сорока надо мной:

— Будешь так ходить в школу.

   А я думала, что лучше б вместо этой шляпки привезла туфельки, а то пойду в старых изношенных ботинках. Но сестре ничего не сказала, знала, что пальто куплено на тёткины деньги. Она всегда отделывалась рублёвыми подарками брату и мне. А маме один раз оставила изношенное платье, которое жалела порвать на тряпку. Через неделю они уехали. Мы все вздохнули свободно, в доме снова был мир и покой.

     Начались занятия в школе. Шестой класс находился в углу здания и ученики проходили через седьмой класс, где учился брат. Снимали верхнюю одежду в классах, так как два холодных коридора были проходящими и тёмными. Сидели с Любой за одной партой, боялись лишний раз выйти из класса. В нём было тесновато, окна с боку и сзади делали класс светлым. До самых морозов ходила в пальто без пояса. Потом получили от Дины посылку. В ней было зимнее пальто прямое, тёмно-голубого цвета с шалевым воротником. Мне оно не понравилось, было великовато. Но выбирать было не из чего. Сразу поняла, что тётка постаралась, ходить мне было не в чем. Когда наступили сильные морозы и снег укрыл всё вокруг, я впервые надела новое пальто и пошла в школу. В классе было очень прохладно и на последнем уроке все надели верхнюю одежду. Мы сидели на первой парте и в конце урока кто-то вылил чернила из чернильницы-проливашки на моё плечо. Я быстро встала, сняла пальто и увидела на правом плече пятно с пятикопеечную монету с потёками. В классе наступила тишина. Учительница молчала, а в моей душе всё смешалось — злоба, ненависть, обида. Но я взяла себя в руки. Окинув взглядом весь класс, у преподавателя попросила разрешение уйти домой. Так и не узнала, кто сделал подлость. Чернила пропитались сквозь материал. Дома застирала пятно. Немного посветлев, оно так и осталось. Если воротник не поднимать, то видны редкие потёки. Но в метель приходилось поднимать воротник. За три года пятно посветлело ещё больше, но сколько боли и унижения я натерпелась...

    Наступил Новый год. Разукрашенная ёлка, как всегда, находилась в помещении школьного клуба. С 1 по 5 классы были утренники, а с 6 по 10 классы на ёлку приходили в 5 часов вечера на три часа. Я приходила, немного побыв, уходила домой. Но на этот раз мне пришлось раздеться, чтобы увидела классная. Но вдруг услышала ехидный голос одноклассницы Вальки Яшеневой, которая громко сказала:

— Ты уже третий год надеваешь одно и тоже платье.

   Вокруг учениц наступила тишина, все ждали продолжения, но я, сжав губы, быстро надела пальто и ушла на улицу. По дороге думала, что бы эти холёные, не знавшие голода, холода, бравшие в руки только чашку с чаем, делали, если бы оказались на моём месте? У каждого в классе были отец и мать, которые их одевали, обували, может больше, чем других, а младших в семье баловали. А учителя всегда были на их стороне, потому что родители работали в организациях, некоторые были начальниками, учителями. А мне приходилось заботиться о себе самой, но говорить об этом не хотела. В зимние вечера мама всегда что-то штопала, обшивала тёплые носки, которые обретали вид тапочек, зашивала брату брюки. Она бережно относилась к вещам, чтобы по-дольше могли служить в нашей семье. Это делала и я, даже спустя десятилетия.

    В марте наш класс с преподавателями французского языка и физкультуры направились на участок Неньга. Кто слабее, тот ехал на санях, а так все шли пешком. Зимняя дорога отличалась от летней: дорогу через реку по бокам окружали высокие сугробы, но снег от яркого холодного солнца блестел от мелких кристалликов, а высокий сосновый лес сохранял тишину, надев на себя белые пушистые шапочки. Когда оказались среди домов, то все, обгоняя друг друга, бросились за учителем к заводу, но меня он не интересовал. Рассматривая участок, поняла, что людей в нём живёт немного, так как не к каждому зданию протоптана дорожка. За годы моего отсутствия ничего не изменилось в плане строительства. Но привлекла моё внимание упряжка оленей, которая находилась около магазинчика. Я спокойно подошла к ним. Нарты были пустые, но сзади подошла женщина в малице и тихо спросила:

— Галя, что ты здесь делаешь?

    Обернувшись, узнала бабу Настю, которая жила в селе чесез дом от нас. Анастасия Романовна была сестрой Афанасия, а так же тёткой Риммы и Нади. Она очень уважала первую невестку и назвала дочь Полиной, но вторую невестку обходила стороной, которая от природы была злющей с длинным языком. Я рассказала зачем сюда приехали и попросила её, чтобы меня забрали с собой после концерта. Она согласилась, но предупредила, что заедут к Полине в чум, увидеть внуков. Улыбнувшись, кивнула в ответ. Большую комнату в доме привели в порядок, отделив двумя простынями её угол. Я должна была петь песню одна, но увидев много незнакомых людей, кроме бабы Насти с сыном, у меня пропал голос. Учительница быстро заменила другой ученицей, а меня отодвинула в сторону. За выступлениями одноклассников наблюдала молча. Когда всё закончилось, надев пальто, быстро вышла на улицу.

                                                                                                                 ...продолжение следует...