Миша вернулся быстро и сказал всем, что завтра улетаем на самолёте. Не помню, как ехали, но на одном автовокзале захотела пить. Миша направил меня к киоску, где была очередь, которая пропустила меня вперёд. Купив бутылку, попросила продавщицу открыть её и вернулась к Мише. Когда из бутылки набрала жидкости в рот, то сразу выплюнула:

— Какая гадость.

Миша тоже немного отпил из неё и поставил в урну, а мне с улыбкой сказал:

— Посмотри на будку и прочитай.

— Пиво. И зачем же меня отправил туда? Хотел убедиться?

Серьёзно спросила я. В ответ кивнул головой. В Климово он меня оставил на автовокзале, а сам ушёл искать попутную машину. Вскоре приехали на машине и шофёр вежливо поздоровался со мной. Миша посадил меня в кабину, а сам сел в кузов. Тут толстая разбитная девка подбежала и с помощью Миши залезла в кузов. Но когда машина свернула с трассы в лес, я посмотрела в окно сзади, увидела, что деваха сидела на коленях у Миши. Слёзы потекли ручьём из глаз, молча вытирала рукой, но они бежали по щекам всё сильнее. Шофёр не выдержал и, остановив машину, сказал Мише, чтоб успокоил жену. Он скинул девку с колен и спрыгнул на землю. Открыв дверцу с улыбкой сказал:

— Мы живём на посёлке давно и она едет из Новозыбкова к родителям.

Но я не приняла в шутку эту деваху и спросила:

— Зачем она сидит у тебя на коленях?

— Хорошо, больше не будет, только успокойся.

Когда подъехали к дому, Миша помог мне вылезти из кабины, тут и свекровь к нам вышла. Миша позвал в дом Василия Марковича, где мы и познакомились. Меня утомила дорога, но сказать об этом постеснялась. На другой день мы пошли в лес по грибы. Свекровь дала мне большие и тяжёлые сапоги. В конце посёлка хотели свернуть в сторону на тропинку, но две женщины звали Мишу и кивали руками. Пришлось идти по дороге. Они о чём-то громко говорили, но глазами разглядывали меня, стоящую в сторонке. В лесу было тихо, но я шла между деревьев, не замечая грибов, если на него не наступлю. В итоге: у меня — 2-3 гриба, а у Миши — полная корзинка. Оставив меня с полной корзиной, сам пошёл с моей, чтобы набрать что-нибудь. Больше в лес не ходила. Как-то вышли из дома и хотели идти к ручью, тут же подошёл парнишка в семейных трусах и в майке, лет двенадцати, и говорит:

— Я пойду побачу.

У меня глаза расширились от удивления, а он спокойно продолжал:

— Я только подивлюся.

Миша поймал мой взгляд и весело ответил:

— Пойдём, Коля, посмотришь и корзинку будешь держать.

Миша лазил в ручье и что-то чёрное вьющееся бросал в корзину мальчику, а я в тени деревьев наблюдала за ними. Когда пришли домой и я увидела, что они извиваются, как змеи, всю передёрнуло от брезгливости, даже к столу не подошла из-за них, чем вызвала смех у других.

Миша повёл меня в село познакомить с тёткой и её мужем. Шли по улице, но ни одной души не встретили. Когда вошли во двор и открыли дверь в комнату, остановились в коридорчике. Миша поздоровался, но дочь тётки не впустила нас — она мыла пол в комнате, быстро ответила:

— Дома никого нет, а Маруся с мужем ушли в лес.

Нагнулась и намочила мокрой тряпкой порог и пол около дверей. Мы сразу вышли на улицу. Миша от неловкости не знал куда глаза спрятать. Я очень хотела пить, но к колодцу не подошли. Шли по улице обратно, но у одного дома сидели муж с женой и подозвали Мишу. Поздоровались и я увидела, что хозяин дома — инвалид, у него не было трёх пальцев на руке, а их сын Шура учился вместе с Мишей. Я Мишу тихо по руке ударила, а женщина заметила и спросила его:

— Что она просит?

— Пить хочет.

Тогда они встали и пригласили нас в дом, где было прохладно и чисто. Она спросило меня вежливо:

— Будешь пить топлёное молоко?

Я кивнула головой, она быстро сходила в погреб и принесла глиняную крынку. Выпив кружку очень хорошего молока, от усталости стали закрываться глаза.

— Пойдём дитя, тебе надо отдохнуть.

Уложила на кровать и укрыла. Под их монотонный разговор я быстро уснула. Проснулась где-то в сумерках, встала с кровати, Миша был рядом. Хозяйка с улыбкой спросила:

— Дитя, ты себя хорошо чувствуешь?

Я кивнула головой и хотела поправить постель, но она не разрешила. Попрощавшись, мы пошли на Марочку. Пройдя 3 километра, вошли во двор, где в углу забора из меня выскочило всё выпитое молоко.

В баню ходили мыться с Мишей. В предбаннике пол был земляной, сама баня топилась по-чёрному, пол из тонких дощечек, печка с камнями, за ней палати, напротив печки — маленькое окошечко, которое не давало много света. Меня шокировала толпа, которая ждала своей очереди. У порога, помыв чуть-чуть голову, обдались водой и одевшись, вышли на улицу.

Миша с утра ушёл в Ясеновку, я сидела на лавке у окна напротив печи, увидела, что к дому подъехала подвода. Свекровь скорее вышла во двор. Пожилой человек привязал лошадь к дереву в тенёчек и вся шумная толпа зашла в комнату. Молодой высокий мужчина поздоровался и обнял бабу Химу, с весёлой ноткой в голосе спросил о здоровье, как свекровь всех разом завела в переднюю комнату и бабу Химу позже, и закрыла дверь. Дав понять всем, что я для них пустое место. Я вышла во двор, а потом на огород и межой в конец огорода, где убранное поле зерновых и в 50 метрах находилась скирда соломы. Я шла по стерне, а глаза не видели перед собой ничего за слезами. Зайдя за скирду, села и расплакалась от унижения. Наплакавшись, уснула. Проспала до вечера. Проснулась, а солнце уже зашло. Поднялась, стряхнула с себя солому и пошла обратно. Открыв калитку во двор, увидела бабу Химу с палочкой, а потом бледного с трясущимися губами Мишу. Который прижал меня к своей груди, словно нашёл золото и радовался этой находки. Я тихо сказала ему:

— Я хочу вернуться домой.

— Завтра уедем. Как ты себя чувствуешь?

Увидев слёзы, вновь прижал к себе. Спали мы в сарае на сене и я не собиралась заходить в дом, в котором для меня нет места. Вся дорога прошла, как в тумане. Только из Лешуконска летели на грузовом самолёте АН-2, где было четыре пассажира. Миша и я сидели с боку, а учительница французского языка с букетом живых цветов сидела около перегородки, за которой сидели лётчики. В середине лежал груз, накрытый чёрным брезентом. Вдруг самолёт упал вниз, потом летел плавно. Я б упала с кресла, но меня держал Миша, а учительница выронила букет, чтоб удержаться. Объявили — воздушная яма. Вновь самолёт упал в яму, но мы уже крепко держались. Перед посадкой в Койнасе, учительница собирала цветы, краснея от смущения.

РОЖДЕНИЕ ДОЧЕРИ

В доме нас встречали с большой радостью, только Дина, заливаясь соловьём, с улыбкой на губах тараторила, что хотели посылать деньги на дорогу, потому что люди сказали, что Миша приедет один, а Галю оставит у родных. А я так соскучилась по чаю, что сев за стол с аппетитом его пила. Никому не рассказала о своих приключениях. Сестричка вызвала Мишу в коридор для разговора, но я сделала вид, что мне всё равно. В душе моей наступил покой, среди своих было намного лучше. Когда Дина собиралась в дорогу, я попросила её пошить в ателье костюм по своему размеру и отдала материал. Она отдала мне жёлтое в полоску прямое платье, так как остальные были мне тесны. Утром она улетела на самолёте. Мама приходила вечером с фермы — одной было тяжело. Через день тётя взяла меня в лес, чтобы побыть на свежем воздухе. Щли дорогой мимо конюшни, а вот другой, где Авель стоял — не было. В лесу спокойно ходила, а тётя собирала грибы. Когда вернулись домой, то Миша, сидевший за столом, обнял меня рукой и с нежностью спросил:

— Устала?

Я кивнула головой. Вечером состоялся разговор при маме, тёте, брате, что через день они улетают на вертолёте в Сафоново с Костей, а Тоне пора выходить на работу из декретного. Вот Костя просит меня посидеть с дочкой до конца сентября и мы вернёмся домой. Он смотрел на меня и эту тишину нарушила я:

— Хорошо, я согласна. Только время прихода и ухода у него спроси.

Ходила к Тоне к 8 часам коротким путём — через ручей перейду, поднимусь на косогор и мимо школьного участка по дороге к воротам, которые были около школы-интерната, а потом односторонней улицей к дому, где жила Тоня. Леночке было около трёх месяцев, но мне не привыкать, как обращаться с ребёнком. В доме я ничего не делала. Тоня приходила в обед на час, чтобы после работы вернуться на час раньше. Но откровенничать с ней не могла, что-то мешало и я верила своей интуиции. Тоня хромала на одну ногу, стопа не разгибалась и ходила она то в тапках, то в ботах на низком каблуке. Про Костю ни слова не сказала, а я не спрашивала, зная, что рано или поздно он уедет к семье. Так и случилось. Через год Костя уедет в Ленинград, а Тоня позже выйдет замуж за Германа Парыгина, но семейная жизнь будет очень трудной. Попросила сделать на бумаге выкройки: переда, спинки и рукава. Она мне их принесла. Потом заказала ватнее одеяло, оказалось, что есть у них готовое и я отдала ей деньги. В субботу короткий день, а воскресенье — выходной. По дороге никого не встречала, а если увидят, что я иду, сворачивали в сторону. Люди избегали меня, словно я была привидением. Про себя усмехалась, но близко к сердцу не принимала.

Дома с тётей обо всём говорили. Я рассказала ей об учёбе, об экзаменах, как вели себя учителя, ученики. Она внимательно слушала, а потом сказала:

— Не принимай всё близко к сердцу. Ты не одна, а люди завидуют, что у них взрослые дочки, но не находят себе мужей.

В один выходной мама принесла машинку от тёти Шуры и я сшила ей ситцевое платье-шестиклинку (она в нём на фото, когда Коля приезжал в отпуск в 1967 году) и пелёнки из байки, а другие — отрезанные подолы от платьев, застроченные с двух сторон. Сколько радости было у мамы от моего подарка. Она его наденет, походит по комнате с улыбкой, снимет и спрячет в мой сундучок, но без тёткиного присутствия. Она при сестре молчала, но со мной была спокойной, счастливой матерью.

В последнюю неделю сентября получили посылку от Дины, в которой были вещи: бело-зелёное шерстяное одеяло с пододеяльником, старенькое, оставшееся от ребят, маленькое одеяльце, три белых куска от старой простыни разных размеров, сиреневое и белое с чёрным рисунком платья (своих) и мой новый костюм. Я была и этому рада и сразу написала ответ, но спросила, сколько заплатила за пошив.

В выходной сидела за столом и увидела в окно Мишу, который нёс под мышкой большую белую коробку, а за спиной висел рюкзак. Тётя тоже увидела и скорее поставила греться самовар. Я тихо вылезла из-за стола, а Миша с сияющей улыбкой зашёл в избу, поздоровался и, положив коробку на кровать, а рюкзак бросил на пол, обнял меня. В его глазах был немой вопрос, как я себя чувствую. Моя счастливая улыбка дала ему ответ и тихо сказал:

— Посмотри, что там в коробке.

Я открыла, сняв с неё тесёмку от материала, порванную местами верх коробки и увидела новые вещи для малыша: одеяло ватнее, два белых пододеяльника, две простынки, две байковые две белые пелёнки, две тонкие распашонки, две байковые распашонки, два белых чепчика, двое ползунков, розовая байковая шапочка с вышитыми на боках цветочками, две белые косынки. Я с удивлением спросила:

— Где ты это взял?

На квартире с ним жили два Юры — Юра Кощеев из Ярославля и Юра маленький из Лешуконска и у него жена работала в бытовом обслуживании. Вот Юра пригласил Мишу домой и познакомил с женой, которая была в курсе, что я жду ребёнка. Но умная женщина об этом молчала. Вот Миша, поговорив с ней, признался, что мы ждём малыша и попросил приготовить детское приданное и заберёт его, когда будут домой возвращаться, а для меня — сюрприз. Я сложила всё аккуратно в коробку и ответила Мише с радостной улыбкой:

— Молодец!

Тётя тоже с улыбкой наблюдала за нами, понимала, что Миша делает всё, чтобы я была счастливой. Весь октябрь работал вблизи от села, земля была мёрзлой, иногда выпадал снег, а потом шёл дождь, по утрам морозило.

Я приготовила всё для малыша и для себя и упаковала отдельно. Тёти показала где, что лежит, так как мама днями на ферме. Мы спали на полу, а Коля чуть дальше, тётя на односпальной железной кровати, а мама на печи. Мне в полночь стало плохо, тихо поднималась и уходила за занавеску, крепко сжимала зубы, чтоб не услышали стона. Боль проходит и вновь тихо ложусь. Так продолжалось до четырёх утра, потом не ложилась, чтобы не разбудить Мишу. Около пяти часов подошла к печке, мама давно не спала и за мной наблюдала. Она слезла и мы, одевшись, вышли на улицу. Дорога для меня оказалась длинной, светила луна, но когда перешли мост и подошли к могилам, которые находились с краю в молодом сосняке, мама обратилась к родным дрогнувшим голосом:

— Татушка и матушка! Не оставляйте одну в беде мою доченьку Галю, помогите ей в трудную минуту.

И я увидела яркий свет, осветивший четыре могилы. Две Прасковьи лежали рядом, а дед рядом с женой, в ногах которой была могила дядьки Афанасия. Мама что-то шептала, но слов не поняла. Пошли по тропинке между двух Прасковей к больнице. Меня забрали в родильное отделение, а маме велели привезти Валентину Михайловну, которая жила недалеко от старой фермы. Когда она вошла, то сказала, что на улице темнота, я просто не могла поверить. Осмотрев меня, сказала:

— Я схожу домой, детей в сад отправлю и мужа накормлю, а твоя мама меня ждёт, боюсь темноты и кладбища.

В начале восьмого я встала на колени, а голову положила на руки, которые лежали на кушетке, так легче было. Как вдруг открылась дверь и санитарка Маруся (селькина) завопила истошным голосом, от крика которого вся боль забудется. Я встала и подошла к окну, чтобы не видеть «сороку-трещотку», так звала их моя тётя. Она подняла всю больницу на ноги, а мне было противно слушать её голос, тем более, что я в больнице. Но от меня не услышали ни звука. Как всем хотелось этого! Когда вернулась Михайловна, она о чём-то спросит, то укажет в окно на что-нибудь и время проходило незаметно. Одну в палате не оставляла, а потом сказала, что пора рожать.

— Галя, дочка у тебя.

Услышала её голос и плач ребёнка, сквозь пелену тумана видела белые пятна, которые несли меня на руках... Проснувшись, осмотрелась, что лежу в другой палате, а около другой стены лежала незнакомая женщина. Когда принесли дочку, все страхи улетучились, вся любовь и нежность принадлежала малышке, которая, наевшись, засыпала на руках своей молодой мамы. На девятый день нас выписали. Миша нёс дочку, завёрнутую и укрытую в ворохе белого белья, с улыбкой на губах. Недалеко от крылечка стоял вездеход и шофёр рядом. Когда подошли, Миша отдал малышку ему, а меня поднял в кузов, сам сел рядом с шофёром, который, отдав ему ребёнка, сел за руль. Перед машины защищало стекло, а из больничных окон за нами наблюдали больные и медперсонал. Был страшный гололёд, люди одевали на обувь чулки, чтобы пройтись по селу и не подскользнуться.

Подъехав к дому, вновь шофёр держал ребёнка, а Миша снял меня с машины. На крылечко поднималась первой, а он с малышкой сзади. В комнате нас ждали — мама и тётя поздравили с рождением дочери. Я увидела, что за занавеской стояла двухспальная кровать, кухонный стол у окна. Миша, положив дочку на кровать, сказал мне, что ему надо ехать. Я молча кивнула головой. Спокойно раздевшись, подошла к маленькой кроватке-качалке, которая стояла у окна тёткиной кровати.

— А это откуда?

Тётя ответила:

— Твоя мама принесла. Миша покрасил зелёной краской и сделал из фанеры днище.

— Мам, у нас есть чистый мешок?

Она кивнула.

— Надо набить мягкого сена.

Мама тихо вышла из избы. Тётя на столе скалкой раскатывала ржаное тесто на тонкие кружочки диаметром 16-18 см, складывала в стопку, присыпая мукой.

— Где взяли муку?

— Так Миша принёс 9 кг ржаной и 9 кг белой. Завтра будем печь шаньги, праздник и выходной отметим в кругу семьи.

Скороговоркой ответила тётя с весёлым настроением. Когда мама внесла мешок с сеном, я зашила верх, в кроватке выровняла его и застелила белым куском, потом обернула маленькую подушечку другим куском, положила клеёнку. На ровную белую постель положила дочку, укрыв одеялом, сказала тихо:

— Вот моя хорошая, будешь спать в своей кроватке.

А мама с тёткой за мной наблюдали, не делая замечаний. Потом мама ушла в телятник, чтобы вернуться раньше домой. Вечером за столом собралась вся семья. Коля частенько подходил к кроватке, любовался племянницей, которая спала спокойно в своей колыбельки. Миша отдал мне свидетельство о рождении, где было записано: «Саукова Светлана Михайловна», год, число и месяц. Он виновато сказал, что не смог записать на свою фамилию — закон не позволил. Коля звал её «светлячок», тётя — «Светлана», мама — «моя внученька», Миша — «Светик», а я — «моя доченька». Восьмой и девятый ноября прошли в суматохе, готовились к проводам Коли в Армию, но меня не трогали, забота о дочери — важнее всего. 10 ноября 1965 года перед обедом тётя уложила меня в постель, заставив забрать дочку к себе на кровать, повернуться к стене и ни в коем случае не вставать, пока чужие люди в комнате. Я слышала голоса Ольги и Кирилла, но потом уснула рядом с дочерью, укрывшись одеялом. Проснулась от тишины, а тётя с улыбкой сказала, что могу встать. В комнате никого не было.

Рано утром, покормив Свету, Коля попросил у меня подержать малышку на руках. Я положила ему на руки ребёнка, все смотрели на него: Миша, мама. Тётя и я, а он, прижав к груди, с улыбкой качал её, но отдавая мне. Сказал:

— Галя, береги Светлячка.

В его глазах были слёзы. Мама простилась с сыном и в слезах ушла на ферму. А Миша с Колей уехали в аэропорт. Мы остались с тётей. Уложив дочку, сели за стол пить чай. И она мне рассказала, что было в доме в моё отсутствие: ...Миша, проснувшись, спросил:

— Где Галя?

— Мать рано утром отвела её в больницу.

Он весь побледнел, не поев, ушли с Колей. Оказалось. Что пошли к матери в телятник, расспросили её обо всём, сказал ей, чтоб сразу сообщила ему о рождении ребёнка и о твоём самочувствии. Потом приходила твоя учительница Павла Семёновна. Интересовалась:

— Что будет она теперь делать?

А я в ответ:

— Растить дочку.

— А кто кормить будет?

— Муж прокормит.

Она фыркнула от возмущения. Но я в глаза ей сказала, как сдавали экзамены и «хорошим» ученикам учитель пальцем указывал на ошибки. Она прошипела:

— Это неправда.

Но я ответила спокойно:

— А вы их сами спросите.

Она выскочила из нашего дома как сумасшедшая. Побежала к Матвееву, чтобы Мишу забрали. А он спокойно ответил ей, что не имеет прав — нет заявления. А ей посоветовал не лезть в чужую семейную жизнь, пусть воспитывают свою дочку. Жена Катя ему про тебя рассказала, а мне она...

— Галя, я в няньки пошла к Шарухиной Нине, Эльвире около двух лет. Сижу с ней не полный день, в выходной и на каникулах сестра с матерью Нине помогают. Дни быстрее проходят, а то скучно дома одной сидеть.

Я кивнула головой, но про письма не сказала.

В пятницу после 6 часов вечера искупала Свету, завернув в тонкую пелёнку, хорошо её напарила: тётя меня накрыла простынёй, боялась, что коснётся рукой о стенку железной оцинкованной ванны, а мама поливала тёплой водой. Тётя простынку набросила, а я скорее завернула её потеплее, уложила в кроватку и дала сладкой воды. Пустышку в первый же день не взяла. Проспала моя доченька до 6 часов утра. Меня на холод не пускали, всё делали сами ни плохого лова, ни упрёка не слышала от них. Но я сказала им, что Свету буду в бане мыть, а не дома. Они понимали, почему я так решила.

В выходной я спросила у Миши:

— Почему дочь назвал Светой?

— У моей сестры, Маши, была девочка. Звали её Света. Мы с братом её очень любили, но через полтора месяца она умерла. В душе храню образ и имя.

— Почему так обрадовался, узнав, что я беременна?

— Служил в ракетных войсках, заправлял машины и однажды попали под облако бело-серой пыли, но находились в разных местах. После службы нас предупредили, что многие не смогут иметь детей. Мы приняли это, как шутку, но потом оказалось всё всерьёз. Многие ребята женились, но детей нет. Женщины были и у меня, но ни одна не сказала, что беременна.

В середине ноября выпал ночью снег, мороз усиливался и Миша с ребятами стали жить в палатках на буровой, домой приезжали вечером в субботу и утром в понедельник уезжали. Но он каждую субботу привозил на вездеходе дрова, распиленные на чурки. 28 ноября, завернув дочку, сама оделась и пошла в больницу, вечером мама передала просьбу Марии Ивановны принести ребёнка на осмотр. Прошла через аптеку. В комнате, развернув ребёнка, его взвесили на весах и положили на одеяло, а сами завели пустой разговор. Я спросила:

— Это всё?

Процедили сквозь зубы:

— Да.

Я скорее завернула дочку и вышла в аптеку. Она занимала угол в большой комнате. Положив Свету на два стула, подошла к аптекарше, купила два колечка — красное и зелёное в пакетиках и сказала:

— Больше не принесу сюда свою дочь.

Я знала, как только выйду, она сразу же побежит докладывать. Забрав дочь, быстрее пошла домой, на улице было холодно. Заметила, что избушки Анны Гурьевны уже нет, место её укрыл белый снег.

В декабре, оставив дочку на маму и тётю, под вечер пошла в библиотеку, которая уже находилась рядом с домом быта в новом помещении, но когда я вошла, то все присутствующие отвернулись. Подошла к столу библиотекаря, которая не поднимая головы, спросила:

— Что тебе нужно?

Усмехнувшись, сказала:

— Книгу.

— Бери.

Я подошла к полке, где были издания дружбы народов и взяла самую толстую книгу и положила на стол перед самым носом библиотекаря, Таниновой матерью — своей бывшей одноклассницы. Она быстро записала в тетрадь, а книгу подвинула ко мне, не сказав ни слова. Я взяла книгу и вышла на улицу. Быстро шагая по дороге, перешла мост, пошла дальше и встретила Надьку Евсюгину, которая меня поджидала. Я тихо спросила:

— А что ты здесь делаешь?

Озираясь по сторонам, она проговорила:

— Галь, когда ты вошла, я быстро выскочила на улицу и решила подождать тебя в тени и без людей, и всё рассказать. В школе нам запретили с тобой видеться и разговаривать. Если кого заметят, будет строгий выговор, а может ещё хуже. Тебя считают позором всей школы и каждый день читают мораль о поведении.

— Спасибо, что не побоялась сказать мне всю правду, а теперь беги домой другой дорогой, чтобы не заметили, а я никого не боюсь и прятаться не буду.

Больше я её не видела и про разговор молчала. Зато дома плакала дочка, которая хотела есть. Взяв её на руки и все унижения, как изгоя, отошли в сторону. Для меня на первом месте была дочь, Миша, которому верила, мама и тётя. А другие не существовали до поры, до времени, потом напомнили о себе, но меня сломить не смогли.

28 декабря я шла домой, а Слава Вторых приехал из города и чистил дорожку. Поздоровавшись с ним, спросила:

— Сможешь ли ты сфотографировать мою дочку?

Он с улыбкой спросил:

— Когда?

— Да хоть сейчас?

— Сейчас приду.

Через 20 минут Слава пришёл к нам, поздоровался с мамой, сфотографировал нас, а через день принёс фотки. Но денег не взял, ответил:

— Галя, пусть они будут подарком от меня.

Больше я никогда его не видела.

...продолжение следует...